Марцелл

Первый вариант перевода

 

[...]

 

14. В Сицилии, жестоко возмущенный действиями сиракузского полководца Гиппократа, который, надеясь угодить карфагенянам и захватить тиранническую власть, истребил множество римлян, прежде всего… [*] у леонтинцев, взял Леонтины приступом и жителей не тронул, но всех перебежчиков, какие попались ему в руки, предал бичеванию и казнил. Гиппократ сначала послал в Сиракузы весть, будто Марцелл перебил в Леонтинах все взрослое население; когда же среди сиракузян началось смятение, Гиппократ напал на город и захватил его. Тогда Марцелл со всем своим войском двинулся к Сиракузам, разбил лагерь неподалеку и отправил послов, чтобы те рассказали гражданам правду о событиях в Леонтинах. Но это оказалось бесполезным — сиракузяне, среди которых наибольшим влиянием пользовались сторонники Гиппократа, им не верили, и Марцелл приступил к осаде одновременно и с суши и с моря: сухопутное войско повел Аппий, под командою же Марцелла были шестьдесят пентер, нагруженных всевозможным оружием и метательными снарядами. На огромный поплавок из восьми связанных друг с другом судов он поставил осадную машину и стал подходить к стене, твердо полагаясь на количество и превосходство своего снаряжения, равно как и на славу собственного имени. Но все это было совершенно бессильно перед Архимедом и его машинами.

Сам Архимед считал сооружение машин занятием, не заслуживающим ни трудов, ни внимания; большинство их появилось на свет как бы попутно, в виде забав геометрии, и то лишь потому, что царь Гиерон из честолюбия убедил Архимеда хоть ненадолго отвлечь свое искусство от умозрений и, обратив его на вещи осязаемые, в какой-то мере воплотить свою мысль, соединить ее с повседневными нуждами и таким образом сделать более ясной и зримой для большинства людей. Знаменитому и многими любимому искусству построения механических орудий положили начало Эвдокс и Архит, стремившиеся сделать геометрию более красивой и привлекательной, а также с помощью чувственных, осязаемых примеров разрешить те вопросы, доказательство которых посредством одних лишь рассуждений и чертежей затруднительно; такова проблема двух средних пропорциональных — необходимая составная часть многих задач, для разрешения которой оба применили механическое приспособление¹, строя искомые линии на основе дуг и сегментов. Но так как Платон негодовал, упрекая их в том, что они губят достоинство геометрии, которая от бестелесного и умопостигаемого опускается до чувственного и вновь сопрягается с телами, требующими для своего изготовления длительного и тяжелого труда ремесленника, — механика полностью отделилась от геометрии и, сделавшись одною из военных наук, долгое время вовсе не привлекала внимания философии.

Между тем Архимед как-то раз написал царю Гиерону, с которым был в дружбе и родстве, что данною силою можно сдвинуть любой данный груз; как сообщают, увлеченный убедительностью собственных доказательств, он добавил сгоряча, что будь в его распоряжении другая земля, на которую можно было бы встать, он сдвинул бы с места нашу. Гиерон изумился и попросил претворить эту мысль в действие и показать какую-либо тяжесть, перемещаемую малым усилием, и тогда Архимед велел наполнить обычной кладью царское трехмачтовое грузовое судно, недавно с огромным трудом вытащенное на берег целою толпою людей, посадил на него большую команду матросов, а сам сел поодаль и, без всякого напряжения вытягивая конец каната, пропущенного через составной блок, придвинул к себе корабль — так медленно и ровно, точно тот плыл по морю. Царь был поражен и, осознав все могущество этого искусства, убедил Архимеда построить ему несколько машин для защиты и для нападения, которые могли бы пригодиться во всякой осаде; самому Гиерону, проведшему большую часть жизни в мире и празднествах, не пришлось воспользоваться ими, но теперь и машины и их изобретатель сослужили сиракузянам верную службу.

15. Итак римляне напали с двух сторон, и сиракузяне растерялись и притихли от страха, полагая, что им нечем сдержать столь грозную силу. Но тут Архимед пустил в ход свои машины, и в неприятеля, наступающего с суши, понеслись всевозможных размеров стрелы и огромные каменные глыбы, летевшие с невероятным шумом и чудовищной скоростью, — они сокрушали всё и всех на своем пути и приводили в расстройство боевые ряды, — а на вражеские суда вдруг стали опускаться укрепленные на стенах брусья и либо топили их силою толчка, либо, схватив железными руками или клювами вроде журавлиных, вытаскивали носом вверх из воды, а потом, кормою вперед, пускали ко дну, либо, наконец, приведенные в круговое движение скрытыми внутри оттяжными канатами, увлекали за собою корабль и, раскрутив его, швыряли на скалы и утесы у подножия стены, а моряки погибали мучительной смертью. Нередко взору открывалось ужасное зрелище: поднятый высоко над морем корабль раскачивался в разные стороны до тех пор, пока все до последнего человека не оказывались сброшенными за борт или разнесенными в клочья, а опустевшее судно разбивалось о стену или снова падало на воду, когда железные челюсти разжимались.

Машина, которую Марцелл поставил на поплавок из восьми судов, называлась «самбука»², потому что очертаниями несколько напоминала этот музыкальный инструмент; не успела она приблизиться к стене, как в нее полетел камень весом в десять талантов, затем — другой и третий. С огромной силой и оглушительным лязгом они обрушились на машину, разбили ее основание, расшатали скрепы и… [*]

Марцелл, не видя иного выхода, и сам поспешно отплыл, и сухопутным войскам приказал отступить. На совете было решено ночью, если удастся, подойти вплотную к стене: сила натяжения канатов, которыми пользуется Архимед, рассуждали римляне, такова, что придает стрелам большую дальность полета, и, стало быть, некоторое пространство вблизи полностью защищено от ударов. Но Архимед, по-видимому, заранее все предусмотрев, приготовил машины, разящие на любое расстояние, и короткие стрелы; подле небольших, но часто пробитых отверстий в стенах были расставлены невидимые врагу скорпионы³ с малым натяжением, бьющие совсем близко.

16. И вот, когда римляне подошли к стене, как они полагали, совершенно незаметно, их снова встретил град стрел, на головы им почти отвесно посыпались камни, а сверху отовсюду полетели дротики; и они отступили. Когда же они оказались в некотором отдалении, сиракузяне опять засыпали их стрелами, поражая бегущих; многие погибли, многие корабли столкнулись, меж тем как отплатить врагу римляне были не в силах: ведь большая часть Архимедовых машин была скрыта за стенами, и римлянам казалось, что они борются с богами — столько бед обрушивалось на них неведомо откуда.

17. Впрочем, Марцелл вышел из дела невредим и, посмеиваясь над своими мастерами и механиками, сказал: «Не довольно ли нам воевать с этим Бриареем от геометрии, который вычерпывает из моря наши суда, а потом с позором швыряет их прочь, и превзошел сказочных сторуких великанов — столько снарядов он в нас мечет!» И в самом деле, прочие сиракузяне были как бы телом Архимедовых устройств, душою же, приводящею все в движение, был он один: лишь его машины обороняли город и отражали натиск неприятеля, тогда как все остальное оружие лежало без движения. В конце концов, видя, что римляне запуганы до крайности и что, едва заметив на стене веревку или кусок дерева, они поднимают отчаянный крик и пускаются наутек в полной уверенности, будто Архимед наводит на них какую-то машину, — Марцелл отказался от дальнейших стычек и приступов, решив положиться на время.

Архимед был человеком такого возвышенного образа мыслей, такой глубины души и богатства познаний, что о вещах, доставивших ему славу ума не смертного, а божественного, не пожелал написать ничего, но, считая сооружение машин и вообще всякое искусство, сопричастное повседневным нуждам, низменным и грубым, все свое рвение обратил на такие занятия, в которых красота и совершенство пребывают не смешанными с потребностями жизни, — занятия, не сравнимые ни с какими другими, представляющие собою своего рода состязание между материей и доказательством, и в этом состязании первая являет величие и красоту, а второе — точность и невиданную силу: во всей геометрии не найти более трудных и сложных задач, объясненных посредством более простых и прозрачных основных положений. Некоторые приписывают это природному дарованию Архимеда, другие же считают, что лишь благодаря огромному труду все до малейших частностей у него кажется возникшим легко и без всякого труда. Собственными силами вряд ли кто найдет предлагаемое Архимедом доказательство, но стоит углубиться в него — и появляется уверенность, что ты и сам мог бы его открыть: таким легким и быстрым путем ведет к цели Архимед. И нельзя не верить рассказам, будто он был тайно очарован некоей сиреной, не покидавшей его ни на миг, а потому забывал о пище и об уходе за телом, и его нередко силой приходилось тащить мыться и умащаться, но и в бане он продолжал чертить геометрические фигуры на золе очага и даже на собственном теле, натертом маслом, проводил пальцем какие-то линии — поистине вдохновленный Музами, весь во власти великого наслаждения. Он совершил множество замечательных открытий, но просил друзей и родственников поставить на его могиле лишь цилиндр с шаром внутри и надписать расчет соотношения их объемов.

18. Таков был Архимед; сам неодолимый, он, в той мере, в какой это зависело от него, сделал таким же и свой город.

Во время осады Сиракуз Марцелл взял Мегары, один из старейших греческих городов в Сицилии, и захватил лагерь Гиппократа близ Акрилл, напав на неприятеля, когда тот ставил частокол, и перебив более восьми тысяч человек; затем он прошел почти всю Сицилию, склоняя города к отпадению от Карфагена и выигрывая все битвы, на которые отваживался враг.

Случилось однажды, что в плен к римлянам попал спартанец Дамипп, плывший из Сиракуз; сиракузяне хотели его выкупить, и в ходе переговоров, потребовавших частых встреч, Марцелл обратил внимание на одну башню, охранявшуюся недостаточно бдительно и способную незаметно укрыть несколько человек, так как подле нее нетрудно было взобраться на стену. Поскольку переговоры велись невдалеке от башни, удалось достаточно точно определить ее высоту, и вот, приготовив лестницу и дождавшись дня, в который сиракузяне, справляя праздник Дианы, предавались пьянству и развлечениям, Марцелл незаметно для неприятеля не только овладел башней, но еще до рассвета заполнил своими воинами всю стену по обе стороны от нее и пробился сквозь Гексапилы⁴. Когда же сиракузяне наконец заметили врага и среди них поднялась тревога, он приказал повсюду трубить в трубы и этим обратил противника в беспорядочное бегство: осажденные в ужасе решили, что весь город уже в руках римлян. Но они еще владели самым красивым, обширным и лучше других укрепленным кварталом — Ахрадиной, потому что этот квартал был обнесен особою стеной, примыкавшей к стенам внешней части города (одна часть его называлась Неаполь, другая — Тихэ).

19. С рассветом Марцелл, сопровождаемый поздравлениями своих военных трибунов, через Гексапилы спустился в город. Говорят, что, глядя сверху на Сиракузы и видя их красоту и величие, он долго плакал, сострадая грядущей их судьбе: он думал о том, как неузнаваемо неприятельский грабеж изменит вскоре их облик. Ведь не было ни одного начальника, который бы осмелился возразить солдатам, требовавшим отдать им город на разграбление, а многие и сами приказывали жечь и разрушать все подряд. Но такие речи Марцелл решительно пресек и лишь с великою неохотой дал разрешение своим людям поживиться имуществом и рабами сиракузян, свободных же не велел трогать и пальцем — ни убивать их, ни бесчестить, ни обращать в рабство. И все же, обнаружив, казалось бы, такую умеренность, он считал судьбу города жалкой и плачевной и даже в этот миг великой радости не смог скрыть своей скорби и сострадания, предвидя, что в скором времени весь этот блеск и процветание исчезнут без следа. Говорят, что в Сиракузах добычи набралось не меньше, чем впоследствии после разрушения Карфагена, ибо солдаты настояли на том, чтобы и оставшаяся часть города, которая вскоре пала по вине изменников, была разграблена, и лишь богатства царской сокровищницы поступили в казну.

Но более всего огорчила Марцелла гибель Архимеда. В тот час Архимед внимательно разглядывал какой-то чертеж и, душою и взором погруженный в созерцание, не заметил ни вторжения римлян, ни захвата города: когда вдруг перед ним вырос какой-то воин и объявил ему, что его зовет Марцелл, Архимед отказался следовать за ним до тех пор, пока не доведет до конца задачу и не отыщет доказательства. Воин рассердился и, выхватив меч, убил его. Другие рассказывают, что на него сразу бросился римлянин с мечом, Архимед же, видя, что тот хочет лишить его жизни, молил немного подождать, чтобы не пришлось бросить поставленный вопрос неразрешенным и неисследованным; но римлянин убил его, не обратив ни малейшего внимания на эти просьбы. Есть еще третий рассказ о смерти Архимеда: будто он нес к Марцеллу свои математические приборы — солнечные часы, шары, угольники, — с помощью которых измерял величину солнца, а встретившиеся ему солдаты решили, что в ларце у него золото, и умертвили его. Как бы это ни произошло на самом деле, все согласны в том, что Марцелл был очень опечален, от убийцы с омерзением отвернулся как от преступника, а родственников Архимеда разыскал и окружил почетом.

 

Примечания

 

* Текст в оригинале испорчен. [назад]

1. …механическое приспособление… — Т.е. какой-то инструмент, помимо общепризнанного минимума — циркуля и линейки. [назад]

2. «самбука» — треугольный струнный инструмент восточного происхождения. [назад]

3. Скорпион — машина для метания стрел и каменьев, работавшая, как исполинская рогатка. [назад]

4. Гексапилы («Шестивратье») — это место в городе точному отождествлению не поддается. [назад]

 

---

 

Второй вариант перевода

 

[...]

 

Марцелл производил нападения и с суши, и с моря. Аппий водил в сражение сухопутные войска, Марцелл командовал шестьюдесятью пентерами, наполненными всякого рода оружием и стрелами. Он приказал связать между собой восемь больших кораблей, поставил на них осадную машину и подплывал с нею к стенам, надеясь на успех ввиду обширности и тщательности своих приготовлений и славы своего имени. Но все это было пустяками для Архимеда и архимедовых машин. Последний до сих пор еще не создал ничего, заслуживающего внимания. Большая часть того, что он сделал, было сделано мимоходом, – он занимался математикой как бы для забавы. Первым польстил самолюбию царь Гиерон. Он убедил Архимеда, вместо занятий отвлеченными предметами, заняться хотя бы отчасти предметами реальными и, соединив свои теоретические построения с практикой, сделать их понятнее и яснее для обыкновенных людей. Механике – науке, любимой многими и пользующейся широким распространением, – положили начало Евдокс и Архит. Они желали сделать геометрию интереснее, менее сухой, и наглядными примерами, с помощью механики, решали задачи, которые не легко получались путем логических доказательств и чертежей. Так, например, они решили посредством механики задачу о двух средних пропорциональных линиях, задачу, на которую необходимо ссылаться в математике по многих случаях, и решили ее при помощи «месографа» ¹, проводя кривые ² и делая сечения тел. Платон был недоволен. Он укорял их в том, что они уничтожают математику и лишают ее достоинств, переходя от предметов умопостигаемых, отвлеченных, к реальным, и снова сводят ее к занятию реальными предметами, требующему продолжительной и трудной работы ремесленника ³. Тогда механика отделилась от чистой математики. Философы долгое время не интересовались ею, пока она не сделалась одной из наук, находящих себе применение на войне. Архимед, между прочим, писал однажды своему родственнику и другу, царю Гиерону, что данной силой (δυνάμει) можно поднять данную тяжесть (βάρος). В юношески смелом доверии (νεανιευζόμενος ⁴) к силе своего доказательства он сказал, говорят, что, если бы у него была другая земля, он перешел бы на нее и сдвинул с места нашу. Удивленный Гиерон стал просить его доказать свои слова и привести в движение какое-либо большое тело малой силой. Архимед приказал посадить на царскую грузовую триеру, с громадным трудом с помощью многих рук вытащенную на берег, большой экипаж, положить на нее обыкновенный груз, и, усевшись на некотором расстоянии, без всяких усилий, спокойно двигая рукой конец полиспаста, стал тянуть к себе триеру так тихо и ровно, как будто она плыла по морю. Пораженный этим, царь оценил важность механики и упросил Архимеда построить для него машины, которые служили бы и для наступления и для обороны от какой угодно осады. Царю не пришлось употреблять их – почти вся его жизнь протекла в мире и спокойствии; но теперь машины эти пригодились сиракузцам, а вместе с машинами и их изобретатель. Когда римляне осадили город с двух сторон, сиракузцы испугались. От страха каждый молчал, потому что не надеялся оказать сопротивление такой грозной силе. Но когда Архимед привел в действие свои машины, то в неприятельскую пехоту понеслись пущенные им различного рода стрелы и камни невероятной величины, которые летели с таким шумом и силой, что ничто не могло выдержать их удара; опрокидывая всех задетых ими, они приводили в смятение ряды воинов. Со стороны моря он разместил на стенах другие машины, которые опускали сразу на корабли громадные бревна в виде лапы, захватывали их, подымали силой противовеса, затем выпускали их и погружали в волны. Другие корабли он зацеплял за нос железными лапами или носами наподобие журавлиных и, поставив на корму, топил. Некоторые корабли он притягивал к земле при помощи тянувших в разные стороны веревок; там, повертевшись немного, они разбивались о скалы, находившиеся под городской стеной, и большая часть экипажа погибала. Часто можно было видеть поднятый в воздух корабль, который к ужасу окружающих вертелся с большой быстротой; когда его экипаж был разбросан в разные стороны, как камни из пращи, то корабль разбивался о стену, или, после освобождения от крюка, падал в море. Машина, которую Марцелл поставил на восьми кораблях, связанных вместе, называлась самбукой, по сходству ее с музыкальным инструментом того же имени. Она находилась на довольно далеком расстоянии от стен, когда Архимед бросил на нее камень в десять талантов, а за ним другой и третий, которые ударив машину со страшным шумом и силой, разбили ее связи и так расшатали корабли, что они отделились друг от друга. Марцелл, не зная что делать, поспешно отступил с флотом и приказал также отойти и пехоте.

На военном совете было решено на следующий день до наступления утра, если удастся подойти поближе к стенам, чтобы дальнобойные машины Архимеда бросали стрелы поверх их голов, а те, которые он мог бы употребить на близком расстоянии оказались бы бесполезными, так как удар на таком малом расстоянии не мог бы получить большой силы. Но Архимед уже заранее приготовил для этой цели машины, которые могли действовать на всех расстояниях, и короткие стрелы, вылетавшие друг за другом почти непрерывно ⁵. Он проделал в стенах отверстия на небольшом расстоянии друг от друга и поставил в них среднего калибра скорпионы, которых враги не могли заметить и которые часто поражали всех приближающихся. Когда римляне подошли вплотную к стенам и уже думали, что находятся в безопасности, то на них посыпался дождь стрел и на их головы полетели отвесно падающие камни, так что не было ни одного места в стене, откуда бы в них не стреляли. Они решили отступить, но едва они удалились на некоторое расстояние, как Архимед обрушил на отступающих такое количество стрел, что истребил большое количество воинов и разбил много кораблей, в то время как сами они не могли причинить врагу никакого урона, так как Архимед большую часть своих машин расставил в укрытии за стенами; поражаемые отовсюду римляне, не видя, откуда наносятся удары, казалось, сражались с богами. Между тем Марцелл, избавясь от опасности, шутил над своими техниками, говоря, что они дерутся с математиком Бриареем ⁶, который, как бы играя, погружает их корабли в море и с позором прогоняет их, а, бросая разом столько стрел, оставляет далеко позади мифических сторуких великанов. Все остальные сиракузяне были только телом для архимедовых машин – один он был душой, которая все двигала и всех направляла. Все другие средства защиты были оставлены; город и для защиты, и для нападения пользовался только машинами Архимеда. Наконец, видя, что римляне так напуганы, что при одном виде спускавшейся со стены веревки или бревна обращались в бегство, крича, что это какая-нибудь новая машина, которую Архимед хочет на них направить, Марцелл прекратил всякие нападения и превратил осаду в блокаду.

Архимед имел возвышенную душу и глубокий ум, и, обладая громадными богатствами геометрических теорий, он не хотел оставить ни одного сочинения относительно построения тех машин, которые доставили ему славу знания, не только доступного человеку, но почти божественного… Во всей геометрии нельзя найти более трудных и глубокомысленных задач, которые были бы решены так просто и ясно, как те, которыми занимался Архимед. Одни приписывают эту ясность его высоким дарованиям, другие же – тому напряженному труду, при помощи которого ему удавалось дать своим открытиям такое выражение, что они становятся доступными без труда. Если читатель сам не находит доказательства, то при изучении архимедовых сочинений у него создается впечатление, что он и сам смог бы без труда найти решение, – таким легким и быстрым путем Архимед приводит к тому, что он хотел доказать. Поэтому не кажется невероятным, что он, как рассказывают, будучи околдован геометрией, забывал о пище и пренебрегал заботами о своем теле. Часто его насильно заставляли принимать ванну и натираться мазями, а он чертил на золе геометрические фигуры и на своем намазанном маслом теле проводил пальцем линии, – настолько он был охвачен этими занятиями и действительно одухотворен музами. И хотя у него было много прекрасных открытий, он, говорят, просил своих родственников и друзей начертить на его могиле только цилиндр и содержащийся в нем шар и указать соотношение между объемами этих тел. Таков был Архимед, который благодаря своим глубоким познаниям в механике смог, насколько это от него зависело, сохранить от поражения и себя самого и свой город.

 

[...]

 

Всего более жалел Марцелл о смерти Архимеда. Последний находился дома, рассматривая какую-то геометрическую фигуру; так как он погрузился в это исследование всем своим умом и всеми чувствами, то не заметил шума, производимого бегавшими туда и сюда римлянами, и не знал, что город уже был в их власти. Вдруг перед ним явился солдат с приказом следовать за ним к Марцеллу. Архимед отказался идти, пока не найдет доказательства своей задачи. Раздраженный римлянин вытаскивает меч и убивает его. Другие говорят, что какой-то солдат пошел на него с мечом чтобы убить, а Архимед настоятельно стал просить его подождать немного, пока он закончит задачу, но солдат, которому было мало дела до его доказательства, пронзил его мечом. Третьи говорят, что Архимед сам пошел к Марцеллу, неся в ящике математические инструменты – солнечные квадранты, небесные глобусы и угломеры для измерения видимой величины Солнца, но попавшиеся ему по дороге солдаты подумали, что он несет в ящике золото, и убили его, чтобы овладеть этим золотом. Во всяком случае, все историки признают, что Марцелл был очень опечален смертью Архимеда, сторонился убийцы, как святотатца и, приказавши отыскать родственников Архимеда, милостиво с ними обошелся.

 

Другой вариант перевода выделенного фрагмента [назад]

 

Архимед не придавал большого значения всем этим (римским) машинам, которые, по существу, не могли идти в сравнение с его собственными, и не потому, что он как-нибудь особенно ценил свои изобретения; он сам рассматривал их лишь как простые геометрические игрушки, которыми он занимался в свободное время и то большей частью по настоянию царя Гиерона, который постоянно старался направить его занятия от чисто интеллектуальных предметов к материальным вещам и сделать его рассуждения в некоторой степени доступными чувствам и ощутимыми для среднего человека при помощи применения их к общежитейским занятиям.

 

Комментарии

 

1. Прибор для черчения средних пропорциональных (от μέοη – средняя). [назад]

2. В подлиннике καμπόλων, к разряду которых относились конические сечения. [назад]

3. Знаменитое место, повторяющееся и в других сочинениях Плутарха, из которого в середине XIX века возникла легенда, что греческие математики, в частности Платон, запрещали пользоваться какими бы то ни было инструментами, кроме циркуля и линейки. В этом отношении верно лишь то, что в «Началах» Евклида нет других построений. Как мы видим, Архимед совершенно спокойно пользовался так называемыми νεύσεις (вставками) для решения задач, приводившихся к кубическим уравнениям. [назад]

4. От νεανιεύομαι поступать или говорить, как юноша. [назад]

5. Такие прототипы пулемета, или, лучше сказать, стреломета, действительно были известны в эллинистической военной технике (полиболы). [назад]

6. Мифический сторукий гигант. [назад]

Публикация:
Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Т. 1, М., 1994; Архимед. Сочинения. М., 1962