Лик римской битвы

I. Введение

 

На наше видение античной истории иногда могут оказывать значительное воздействие представители иных дисциплин. Очевидный пример из области военных исследований представляет изданная в 1976 г. книга Эдварда Латтвака «Великая стратегия Римской империи». Латтвак является уважаемым, глубоким специалистом в спорных вопросах современной стратегии, результат его работы заключается в анализе римской военной истории в понятиях современных концепций, таких как «вооруженное сдерживание» или различение между «властью» и «принуждением». ¹ Его книга вызвала оживленные дискуссии между историками античности, и, хотя большинство из них было настроено критически по отношению к высказанным им идеям, указывая в основном на неправомочность распространения этих идей на контекст римской древности, нет сомнений в том, что новизна подхода стимулировала дальнейшие поиски при изучении темы. ²

В том же 1976 г. Джон Киган, еще один современный ученый, опубликовал свою работу «Лицо битвы». Отличительная особенность Кигана состоит в отходе от прежних общих и абстрактных рассуждений о механизме столкновения между двумя противоборствующими сторонами и переносу внимания исследователя к конкретным действиям отдельных рядовых солдат в ключевой фазе боя. Его книга вообще не затрагивала античный мир и первой рассмотренным им эпизодом был Азенкур, состоявшийся на тысячу лет позже. Однако подход Кигана вдохновил других исследователей использовать ту же технику анализа к битвам античности и ссылки на его работу стали появляться в начале последующих работ по теме. ³

Основным результатом такого воздействия стало лучшее понимание греческого гоплитского сражения. Ученые, такие как Андерсон и Притчетт, уже создали важнейшие современные исследования на эту тему, а новые авторы подобные Хэнсону и Лазенби продвинули изучение этой темы еще далее. ⁴ Академические дискуссии стали складываться вокруг вопросов о том, принимало ли столкновение гоплитов форму состязания в толкании тесно стоящих масс, т.н. othismos, или проходило в виде индивидуальных поединков в более свободном строю. Тесно связанными с этой темой оказались распространенные и не всегда продуктивные спекуляции о том, каким образом происходило преобразование в преимущество в сражении глубины построения гоплитов, даже тогда, когда речь идет о таком нелепом исключении, как фиванская колонна в пятьдесят рядов глубиной в битве при Левктрах (Xen. Hell., VI, 4, 12). Последующие исследователи примыкали к одной или другой теории и результатом дискуссии было, хотя и не согласие по поводу обсуждаемых вопросов, но, по крайней мере, лучшее понимание свидетельств источников и комплексное воздействие практических и психологических факторов. ⁵

Удивительно, что античные историки уделяли очень мало внимания описанию механизмов сражения в эллинистическую и римскую эпоху, не смотря на то, что детали римской военной организации и военного построения привлекали к себе серьезное внимание ученых начиная с Дельбрюка, Кромайера и Файта и даже ранее. ⁶ Подобно Полибию (Polyb., VI, 19-42) и теоретикам тактики периода империи, современные авторы при описании римской армии на войне фокусируют внимание на марше, строительстве лагерных укреплений, осадах и построениях на поле боя, нежели на выяснении природы сражения. ⁷ Это пренебрежение изучением опыта римских сражений начинает изменяться в последние несколько лет, поскольку несколько ученых, включая меня самого, начали задаваться вопросами, вдохновленными «приземленными» подходами Кигана, обращающего первостепенное внимание на перспективу взгляда индивидуального бойца. ⁸ Доступные для такого изучения литературные и археологические свидетельства находятся в состоянии, приближенном к источникам, по изучению гоплитского сражения и если их использовать подобным систематическим образом, они позволят нам прийти к интересным выводам о римском опыте сражений.

Хотя название данной статьи намеренно содержит ссылку на пионерскую работу Кигана, я не собираюсь в столь тесно очерченных границах раскрывать что либо подобное широкому спектру тем, поднятых им применительно к изучению трех отдельных сражений. Античные историки, обращаясь к гоплитскому сражению, по выражению Кигана, как к общему явлению, были способны это сделать лишь благодаря немногочисленности свидетельств и относительной простоте подобных столкновений, но даже при этих обстоятельствах их изложения оказывались подвержены изменениям по ходу времени или вклада войск другого типа. Намного более масштабные римские сражения предполагали привлечение более сложной тактики и маневрирования, включая загадочную смену линий, отдельные сражения, подобные битве при Каннах или Киноскефалах, можно рассматривать как особые случаи. ⁹ Римские сражения также определялись более значительным использованием комбинированной тактики различных родов войск, нежели это происходило при традиционном гоплитском способе ведения военных действий, и здесь не место изучать всевозможные способы взаимодействия различных родов войск и оружия, как это делал Киган, в особенности потому, что римская кавалерия уже удостоилась серьезного внимания со стороны исследователей. ¹⁰

Вместо того, чтобы охватывать все эти различные аспекты рамками одного исследования, я более детально сфокусирую внимание на теме othismos, а именно, на вопросе о том, какие формы приобрело тесное противостояние масс тяжелой пехоты приобрело в римский период. Хотя другие факторы, такие как действия застрельщиков или маневрирования с целью обхода противника, приобрели большую значимость, нежели в гоплитскую эпоху, решающим моментом большинства римских битв осталось противостояние между легионерами и их противниками. Поскольку римские легионеры одновременно сражались со столь различными противниками, как кельтские мечники и греческие копейщики, а также противники, вооруженные по их собственному подобию, что являлось более характерным для сражений гоплитской эпохи, следовало бы ожидать, что в механизме сражений следует искать значительные вариации. Впрочем, во всех сражениях отчетливо проявляются общие элементы и, синтезируя эти свидетельства, почерпнутые из описаний сражений разного типа, преимущественно относящихся к эпохе классической и поздней республики, я сделаю попытку показать, что римское пехотное сражение должно было имеет форму, весьма отличную как от образа гоплитской битвы, так и от образа драматического и хаотического боя на мечах, привнесенного Голливудом.

 

II. Источники информации

 

К сожалению применительно к римским битвам мы не располагаем ничем подобным «взгляду простого солдата», который для новейшей военной истории содержат мемуары. Военная поэзия, подобная гомеровской или лириков эпохи греческой архаики, или анонимных бардов кельтских и германских народов, иногда содержит описание схожих жизненных эпизодов, однако дошедшие до нашего времени римские тексты слишком стилизованы, чтобы оказать какую-либо помощь. ¹¹ Впрочем, мы все же располагаем некоторыми косвенными источниками, которые в сумме проливают достаточно света на избранную тему.

Наиболее важными являются многочисленные «военные эпизоды», которые включает античное литературное изложение римской истории. Некоторые из них, как описания Ливием сражений IV в. до н.э., имеют сомнительное происхождение и могут быть просто выдуманы ради литературного или патриотического эффекта. ¹² Другие могут основываться на более надежных источниках, или восходя к описанию непосредственных участников сражений, или к описанию компетентных специалистов, крупнейшим из которых является Цезарь. Не следует упускать из виду возможности литературного искажения даже наиболее правдоподобных эпизодов, однако наиболее проблематичным для целей нашего исследования является то, что авторы, за исключением лишь отдельных случаев, редко входят в детали действительных тактических механизмов схватки. Вместо этого они обращаются к эвфемизмам, которые использовались в течение всей военной истории и которые Киган пытался разрушить применительно к сражениям более позднего времени, исследуя какие процессы имели место на самом деле при «отбрасывании противника». ¹³

Можно было бы полагать, что более специальные детали можно почерпнуть из такого специфического вида литературных источников как тактические трактаты, составленные в римскую эпоху. К сожалению, их авторы часто имели весьма ограниченный военный опыт и в своих произведениях осуществляли вторичную компиляцию, основанную скорее на эллинистической, нежели на, собственно, римской военной практике. Наш наиболее детальный первичный источник по построению римской армии – военная диспозиция против аланов Арриана – описывает особые обстоятельства в которых римская пехота образует вытянутую фалангу, чтобы противостоять противнику с более многочисленной конницей, нежели пехотой. ¹⁴ Хотя в работах таких теоретиков как Онасандр или Вегеций встречается ряд полезных фрагментов, наиболее низкий уровень тактики сражения пехоты они освещают не лучше, чем это делают историки. ¹⁵

Археология вносит свой вклад в понимание римских сражений, давая нам реальные образцы оружия и доспехов. От эпохи империи сохранилось намного больше снаряжения, чем от эпохи республики, однако, поскольку сохранился основной тип легионера, защищенного открытым шлемом, доспехами, длинным выгнутым щитом и вооруженного тяжелыми дротиками и коротким мечом, это оказывается не слишком значимым для наших целей. ¹⁶ Много было сделано для того, чтобы показать, что греческое гоплитское снаряжение, закрытый коринфский шлем, громоздкий круглый щит, выступающий слева, делали фронтальную атаку сомкнутой фалангой единственно возможным способом сражения, однако даже эти интерпретации зависят в большей степени от литературных свидетельств, подобных знаменитому рассуждению Фукидида при описании первой битвы при Мантинее (Thuc., V, 66-74), нежели полагаются на анализ самого снаряжения. Римское снаряжение было более гибким нежели снаряжение гоплита или эллинистического фалангита (Pol., XVIII, 30-32), что делает реконструкцию способа сражения, исходя из статичных остатков, которыми мы располагаем, еще более проблематичной. ¹⁷ Однако, изображение сражений на рельефах подобных Адамклисси и колонне Траяна до некоторой степени компенсирует эту проблему, поэтому, если использовать археологические источники в сочетании с другими, они действительно содействуют разрешению этой головоломки. ¹⁸

Заключительная релевантная категория источников состоит из экстраполированных более современных данных. Конечно же, опасно проводить прямые соответствия с много лучше документированными пехотными столкновениями эпохи огнестрельного оружия поскольку за отстоящие от нашего времени столетия военная технология сильно изменилась. Однако, инстинкты и психологическое напряжение, воздействующее на массовые формации войск в непосредственной близи от строя противника, вряд ли существенно изменились за время, которое является незначительным эпизодом в масштабах эволюции. Некоторые современные исследователи прекрасно использовали последние данные психологии о поведении человека в бою для анализа древней морали. ¹⁹ Когда пример человеческого поведения в бою, взятый из древних описаний, совпадает с современным опытом, он пользуется особым доверием и значением – так, взятое в качестве примера описание людей, бегущих с тыла атакованных на Самбре когорт у Цезаря (Caes. BG., II, 25), полностью совпадает с тем, как распадались наполеоновские пехотные колонны – скорее с тыла, нежели с фронта. ²⁰

Даже в сочетании друг с другом эти различные типы источников не создают ясной картины того, как происходило сражение римской пехоты, не дают изображения чего то большего, нежели простого эквивалента свидетельств греческих авторов в пользу или против теории othismos, не показывают, в чем состоит значимость глубины строя. Зато источники предоставляют достаточно ключей для того, чтобы дать нам возможность реконструировать общие параметры столкновений римской пехоты, а также вводят критерии по отношению к которым могут быть протестированы различные модели. Привлекая системные аналогии, можно сказать, что древнее сражение является своего рода черным ящиком – мы не можем точно разгадать его рабочий механизм, однако, наблюдая за различными входами и выходами, мы можем строить и испытывать различные гипотезы относительно того, что происходит внутри. Сейчас я рассмотрю внешние элементы черного ящика, вводя ряд ключевых параметров, в отношении которых античные свидетельства предельно ясны.

 

III. Общие характеристики

 

Четыре элемента создают контекст любого объяснения механизма римского пехотного сражения. Это продолжительность столкновения, потери, понесенные обеими сторонами, подвижность двух сражающихся линий строя, и роль, которую играют вспомогательные шеренги, стоящие позади тех, кто оказывается непосредственно вовлечен в схватку. Последовательно я опишу каждый из этих четырех элементов.

Что касается продолжительности столкновения, то исход боя решался иногда очень быстро, когда одна из сторон после первой же атаки, а иногда еще до ее начала, обращалась в бегство. Ливий описывает, как это происходило с самими римлянами при Аллии и Гердонии, а с их противниками при Гибере и Агригенте (Liv., V, 38, XXIII, 29, XXV, 21, XXV, 40). Голдсуорти приводит несколько схожих примеров из эпохи поздней республики и империи, и доказывает, что в это время столь быстрые исходы сражений были более распространены, в сравнении с более ранней или более поздней эпохами римской истории. ²¹ Однако много чаще римские пехотные сражения занимало како-то время, прежде чем противник ломал строй и обращался в бегство. Главный вопрос состоит в том, измерялась ли продолжительность этих более долгих по времени схваток минутами или часами?

Наши источники обычно говорят о часах. Ливий ясно свидетельствует в отношении ряда сражений, что они продолжались несколько часов (Liv., XXII, 6, XXIII, 40, XXIV, 15, XXV, 19, XXVII, 2; 12), Плутарх говорит, что исход битвы при Пидне был решен необычно быстро, всего за один час (Plut. Aem., 22), Вегеций утверждает, что сражения продолжаются в течение двух или трех часов (Veget., III, 9). Можно подозревать, что эти утверждения поздних авторов основаны на недостоверной информации или включают в сражение другие фазы боя, такие как стычки и перестрелки в его начале. Впрочем, в описании Илерды Цезарь очень ясно дает понять, что отдельные столкновения между когортами на самом деле могли продолжаться до пяти часов (Caes. BC., I, 45-47).

Еще более убедительные свидетельства происходят из расчетов времени, необходимого для выполнения основных тактических маневров. Если взять только наиболее известный пример, то не менее часа, а скорее всего даже больше должно было понадобиться галльским и испанским всадникам при Каннах чтобы разбить римскую кавалерию, объехать кругом строя на другой фланг армии, рассеять италийскую союзническую кавалерию и затем ударить в тыл римской пехоте (Polyb., III, 113-116). То же самое относится к действиям Нерона при Метавре, который снял римскую пехоту с правого фланга, и перебросил ее на левый для того, чтобы атаковать карфагенян с тыла (Polyb., XI, 1), или Лабиена на Самбре, сначала разбившего атребатов и виромандуев, преследовавшего беглецов, захватившего галльский лагерь и затем отославшего X легион назад, чтобы оказать помощь терпящим бедствие легионам Цезаря (Caes. BG., II, 18-27). На другом конце поля боя в течение всего этого времени сражение тяжелой пехоты продолжалось без определенного результата.

Интересно отметить, что о длительной протяженности сражений римской пехоты мы располагаем куда более достоверными данными по сравнению с длительностью сражений греческих гоплитов. Притчетт собрал множество упоминаний о том, что сражение гоплитов продолжалось « в течение долгого времени», но, к сожалению, эта оценка имеет слишком относительный характер и может просто означать, что ни одной стороне не удалось сразу же прорваться через шеренги противника, что происходило значительно чаще. ²² Поскольку сражения гоплитов редко включали крупномасштабное тактическое маневрирование, и даже когда такие маневры происходили, гоплиты обычно обращали противостоящих им с фронта противников еще до того, как другие враги могли бы зайти им с тыла, как это было в первой битве при Мантинее, при Немее и во второй битве при Коронее (Thuc., V, 66-73, Xen., Hell., IV, 2, 14-23; IV, 3, 16-19), метод замера времени, которое могло бы понадобиться для совершения маневров, теряет свою эффективность. Как я покажу позже, гарантия того, что римская тяжелая пехота может вести бой на протяжении часа и более, является ключевым фактором при разработке используемой римлянами модели сражения.

Вторая важная характеристика римской пехотной битвы касается понесенных в ней потерь. Кренц изучил статистику потерь для сражений с участием гоплитов и пришел к выводу о том, что победители теряли около 5 процентов, а побежденные около 14 процентов от своего состава. ²³ Потери среди побежденных в битвах с участием римской пехоты согласно данным наших источников часто были намного выше – до половины разбитой армии погибало на поле боя или попадало в плен. ²⁴ Так, например, Полибий рассказывает, что в битве при Заме карфагеняне потеряли 20 000 человек убитыми и почти столько же пленными, спастись удалось лишь немногим, при Киноскефалах из 25 500 солдат армии Филиппа 8 000 были убиты и 5 000 взяты в плен (Polyb., XV, 14; XVIII, 27; Liv., XXXIII, 4).

Эти цифры могут содержать вполне объяснимые преувеличения, сделанные победителями, однако различие с предыдущей ситуацией вполне объяснимо исходя из того, что происходило после того, как одна из сторон обращалась в бегство. В столкновении гоплитов победителям, даже если они стремились перебить как можно больше бегущих, было нелегко это сделать из-за тяжелого вооружения (ср. Thuc., V, 73). В ситуации римской битвы разгромленные войска часто оказывались в окружении, из которого они не имели возможности спастись бегством, как при Каннах, в других случаях они подвергались яростному преследованию, в ходе которого безжалостно истреблялись кавалерией противника, как при Пидне или после сражения с Ариовистом (Plut. Aem., 21-22; Caes. BG., I, 53). Множество скульптурных изображений римских всадников, повергающих наземь бегущего противника, наглядно иллюстрирует значимость этого способа закрепления победы (Caes. BG., IV, 26; Ios. BI., III, 13-21).

Более интересной является попытка представить тяжесть потерь победителей в условиях битвы, которая могла продолжаться в течение какого-то промежутка времени прежде чем одна из сторон обращалась в бегство. Иногда эти потери могли быть весьма высоки, как в ставшей нарицательной «Пирровой победе» начала III в. до н.э. (Plut. Pyrrh., XVII, 21), однако это было скорее исключением, нежели правилом. Цифры, которые Полибий дает для сражений Пунических войн, означают, что победитель терял убитыми на поле боя около 5 процентов, т.е. столько же, сколько и победитель в греческом сражении гоплитов (Polyb., I, 34; III, 74; 84-85; 117; IX, 3; XV, 14). ²⁵ В последующих сражениях потери победителей были еще более легкими – лишь 700 убитых при Киноскефалах, 350 при Магнезии, 100 при Пидне, 230 при Фарсале и 1000 при Мунде (Polyb., XVIII, 27; Liv., XXXVII, 44; Plut., Aem., 21; Caes. BC., III, 99; BHisp., 31). Конечно же, эти цифры следует воспринимать с долей скепсиса, а к числу убитых следует прибавить многочисленных раненых, однако общая картина ассиметрии потерь более значительной, нежели во время гоплитских сражений, очевидна.

Один из двух выводов кажется неизбежным – или потери во время боя были преимущественно односторонними поскольку одна из сторон позволяла себя убивать, не оказывая существенного сопротивления, или обе стороны несли примерно одинаковые, ограниченные потери до того как одна из них обращалась в бегство и настоящая опасность, особенно для раненых, складывалась только после того, как проигравшие обращались в бегство. Эти две модели образуют два полюса спектра в разных местах которого располагаются различные сражения.

Из опыта Канн мы знаем, что войска, у которых не было иного выхода кроме как стоять на месте и сражаться, тем не менее могли быть истребляемы без того, чтобы причинить противнику аналогичные потери в ответ, и те из них, которые решались оказать героическое сопротивление, все равно безжалостно истреблялись (Plut. Aem., 21; Caes. BG., II, 27). И наоборот, были случаи, когда потери во время сражения были много более симметричные. В пятичасовом сражении при Илерде когорты Цезаря потеряли 70 человек убитыми и 600 ранеными, что сопоставимо с 200 убитыми и неопределенным числом раненых у помпеянцев (Caes. BC., I, 46). Иосиф описывает длившееся в течение целого дня сражение между сделавшими вылазку из Иотапаты иудеями и римлянами, в котором последние потеряли 13 убитых и множество раненых в то время как на иудейской стороне было 17 убитых и 600 раненых (Ios. BI., III, 150-154). Каков бы ни был баланс потерь в отдельных случаях, очевидно, что даже в ходе наиболее продолжительных сражений, которые велись римской пехотой, обоюдные потери не превышали численности убитых в намного более краткосрочных столкновениях эпохи гоплитов.

Третья важная характеристика римских пехотных сражений касается мобильности линий боевого построения. Мы знаем, что во время сражения пехотный строй может отступить, не ломаясь при этом, или вследствие сознательного решения или под давлением противника. Центр пехотной линии карфагенян в битве при Каннах под римским натиском из выгнутого сделался вогнутым, обменяв пространство на время, этим маневром Ганнибал поймал наступавшие легионы в ловушку (Polyb., III, 113-115). В сражениях при Киноскефалах и Пидне римляне сами оказались оттеснены македонской фалангой, с роковыми последствиями для последней, поскольку, попав на неровную почву и будучи атакованной во фланг другими римскими силами, она оказалась разгромленной (Liv., XXXIII, 8-9; Plut. Aem., 20). Эту уязвимость строя фаланги перед разнообразными маневрами, связанными с наступлением и отходом назад, Полибий описывал как ее основной недостаток в сравнении с более гибкими римскими порядками, однако из его описания сражения при Селассии следует, что даже македонские фалангиты могли оправляться и переходить в победное наступление после того, как их отбрасывал назад противник (Polyb., II, 68-69; XVIII, 31-32).

Чтобы иметь столь большое тактическое значение такое отступление должно было осуществляться скорее на сотни, нежели на десятки ярдов (см. Plut. Cleom., 28). Цезарь пишет о том, как гельветы, потерпев поражение в первой схватке, отступали не менее мили прежде чем на новой благоприятной позиции собрали достаточно сил для новой атаки (Caes. BG., I, 25-26). Сложно восстановить каким образом происходило отступление. Некоторые описания галльского отступления утверждают, что войска просто повернулись и побежали, а затем вновь сплотились, когда прекратилось преследование (Liv., XXII, 47; Caes., BG., II, 23). Впрочем, сложно представить тяжеловооруженные войска, успешно осуществляющие подобный маневр перед лицом активного противника, в свою очередь, другие источники описывают более планомерное отступление, в ходе которого войска постепенно отходят назад, находясь лицом к лицу с противником (см. Polyb., II, 68-69; App. BC., IV, 128).

Каким образом войска «оттеснялись назад» противником понять особенно сложно, принимая во внимание возможную путаницу между метафорой и реальностью. ²⁶ Аппиан писал, что в битве при Филиппах войско Октавиана «сдвинуло с места вражеские ряды, как если бы опрокинули какую-то тяжелую машину» (App. BC., IV, 128), однако, также как и во время дискуссии об othismos, представления о том, что же происходило на практике, в значительной мере находятся в зависимости от принятой нами модели сражения в целом.

Прежде чем принять это во внимание я опишу последнюю ключевую характеристику римских пехотных сражений, а именно – роль, которую играли шеренги, стоящие позади тех, кто был непосредственно задействован в схватке. Иногда эти войска использовались просто для того, чтобы придать глубину пехотному строю, что являлось нормой для гоплитского способа сражения. Особенно это относится к противникам римлян, прежде всего эллинистическим фалангитам, поскольку в битве при Магнезии глубина построения селевкидской фаланги составляла не менее 32 шеренг (Liv., XXXVII, 40). Сами римляне редко использовали вспомогательные шеренги для подобного рода поддержки, однако когда они все же прибегли к необычно глубоким пехотным построениям против Ксантиппа в 255 г. до н.э. и против Ганнибала при Каннах, случившаяся катастрофа стала чем-то прямо противоположным по сравнению с результатом, достигнутым Эпаминондом в битве при Левктре (Polyb., I, 33-34; III, 113-117). Глубокие построения были не более эффективны против самих римлян, как это доказывают неоднократные победы легионеров над фалангитами, а также разгром армии Помпея, строй которой насчитывал 10 человек в глубину, менее глубоким строем Цезаря в битве при Фарсале (Caes. BC., III, 88-94; Front. Strat., II, 3, 22).

Римская альтернатива целостному строю, насчитывавшему множество людей в глубину построения, состояла в распределении пехоты по нескольким боевым линиям: hastati, principes, triarii в эпоху средней республики и знаменитый triplex acies строившегося по когортам позднего легиона (Polyb., VI, 21-24; Caes. BC., I, 83). Здесь недостаточно места для того, чтобы вдаваться в тактические детали ведения и использования построения с множеством боевых линий – подобный анализ требовал бы написания самостоятельной статьи. ²⁷ Для наших сегодняшних целей, а именно, для того, чтобы понять лицо римской битвы каким оно виделось из первых шеренг фронта, для любой модели, какая бы нами не подразумевалась, достаточно осветить два важных последствия существования системы со множеством боевых линий.

Во-первых, поскольку римляне пришли к выводу, что более практично использовать несколько боевых линий, а не формировать одно глубокое построение, которое считалось нормой для других древних армий, наша модель римского пехотного сражения должна объяснять это предпочтение. Несколько линий можно было использовать по-разному, включая широкомасштабное тактическое маневрирование войсками из вспомогательных линий, как в сражениях на Метавре, на Великих равнинах, при Заме, Киноскефалах, во втором сражении при Херонее и при Фарсале (Polyb., XI, 1; XIV, 8; XV, 14; XVIII, 26; Plut. Sull., 19; Caes. BC., III, 89-94). Впрочем, первостепенной целью системы со множеством линий было обеспечение механизма замены или подкрепления свежими силами уставших в первых шеренгах фронта. Ливий прямо описывает этот процесс в манипулярном легионе, хотя анахронически и помещает его в более ранний контекст, Цезарь упоминает как свежие когорты сменяют уставшие в битвах при Илерде и Фарсале (Caes. BC., I, 45-46; III, 94). ²⁸ Древние авторы неоднократно утверждали, что возможность замены уставших бойцов свежими являлась тем преимуществом, которое давало возможность римлянам одержать верх над противником равной или даже превосходящей численности, однако выстроенным в одну линию (Liv., IX, 32; XXXIV, 14-15; Onas., 22). Следовательно, та модель римской пехотной битвы, которую мы предполагаем создать, наличию свежих отдохнувших бойцов в строю должна придавать значение не меньшее, нежели физическому и психологическому преимуществу большой глубины строя.

Второй, связанный с предыдущим пункт состоит в том, что наша модель должна включать реальную возможность существования прохода в линиях для их смены. Ученые в течение долгого времени дискутировали о практичности знаменитого «шахматного построения» римских легионов, задавая сложноразрешимые вопросы о том, какова должна быть ширина прохода между манипулами или когортами, каким образом закрывались и закрывались ли вообще эти проходы перед столкновением с противником, как они вновь открывались для того, чтобы находящаяся в боевом контакте с противником первая линия могла принять в свои шеренги подкрепление или сама отступить сквозь его шеренги без того, чтобы сделаться в этот момент чрезвычайно уязвимой перед противником. ²⁹ Очень сложно найти удовлетворительные ответы на эти вопросы, поэтому любая модель пехотного сражения, объясняющая как осуществлялся процесс смены линий, должна быть убедительной и последовательной.

Подводя итоги, можно сказать, что сражение римской тяжелой пехоты предоставляет несколько конкретных характеристик, которые должны быть учтены любой моделью механизма сражения. Если исход не решался при первой же стычке, борьба часто затягивалась, продолжаясь час и более до тех пор, пока одна из сторон не сломается окончательно и не обратится в бегство. Побежденные несли ужасающие потери в самой битве или при последующем преследовании, победитель же редко терял более 5 процентов от своего состава, даже если сражение затягивалась. В ходе боя, когда одна из сторон отступала или ее оттеснял противник, обе линии могли подаваться вперед и назад на сотни ярдов. Наконец, римляне имели практическую систему смены линий и предпочитали подкреплять или сменять уставшие отряды свежими, нежели максимизировать глубину строя. Сейчас я рассмотрю, какие модели римской пехотной битвы возможны исходя из перечисленных условий и прямых указаний античных источников.

 

IV. Модели сражения

 

Первая модель, которую мы должны рассмотреть, является параллелью с идеей othismos, которую многие исследователи используют применительно к сражению гоплитов, а именно, «состязание в толкании», в котором одна сторона, на которую давят в спину из глубины строя, пытается опрокинуть другую, массовый, с оружием в руках, эквивалент драке за мяч в современном регби. Каковы бы ни были доводы за и против этой модели в гоплитском контексте, не смотря на имеющиеся метафоры, подобные описанию сражения при Филиппах у Аппиана (App. BC., IV, 128), она кажется очень маловероятной в качестве механизма римского пехотного сражения.

Прежде всего, сложно сопоставить этот образ с общими характеристиками римского пехотного сражения. Петер Коннолли создал поразительную визуальную реконструкцию гоплитского othismos, основанную на описании заключительной фазы борьбы фиванцев и спартанцев во второй битве при Коронее, однако если кто-нибудь задумает растянуть изображенный им момент напряженнейшей борьбы, с буквально закушенным губами, на час или более, он немедленно столкнется с серьезными возражениями. ³⁰ Сложно представить себе, что передние шеренги на изображении Коннолли с остриями копий противника, направленными прямо им в лица, переживут ближайшие мгновения воображенного нами фильма. Перенесенная в римский контекст борьбы, продолжавшейся час и более, эта ситуация без сомнения ознаменовалась бы большей частью неисторичными обоюдными потерями вследствие опустошительного эффекта применения римских коротких мечей. Чрезвычайно сложно также представить себе, что войска, вовлеченные в подобный поединок по толканию, оказались бы способны открывать проходы или отходить назад из схватки в рамках процесса смены линий, без того, чтобы не погибнуть перед лицом постоянного давления противника.

Далее, модель с использованием othismos не стыкуется с разнообразными прямыми указаниями доступных нам свидетельств. Римский щит производит впечатление вооружения, предназначенного для защиты индивидуального бойца, он позволяет легионеру толкать противника, чтобы вывести его из равновесия, однако единственная кулачная рукоять и выдающийся умбон менее приспособлены для того, чтобы подталкивать в спину своих впередистоящих, как это позволял дизайн греческого гоплона. ³¹ Из описания Цезарем сражения на Самбре ясно, что расположение в тесноте было помехой для легионеров, его приказ XII легиону раздвинуть ряды должен был дать солдатам достаточно пространства для того, чтобы более эффективно использовать мечи (Caes. BC., II, 25).

Радикальный образ римской битвы, в которой противника так тесно прижаты один к одному, что даже не могут пустить в ход свое оружие, может иметь некоторую теоретическую привлекательность при объяснении комбинации временной продолжительности сражения и ограниченного характера потерь обеих сторон перед началом массового бегства с поля боя. Ливий под 194 г. до н.э. описал сражение между галлами и римлянами, в ходе которого противники большей частью толкали друг друга щитами и телами, нежели использовали свои мечи (Liv., XXXIV, 46), Аммиан упомянул подобный случай при Амиде, где войска были набиты так тесно, что даже мертвые оставались стоять прямо (Amm., XVIII, 8). Впрочем, оба эти случая были исключениями, произошедшими потому, что войска столкнулись в очень узких проходах. Любая попытка их обобщения в «сардинную» модель римской пехотной битвы не стыкуется с описаниями сражений, детали которых указывают скорее на манипуляцию оружием, нежели на толкание, с ориентацией римлян, кельтов и испанцев на искусную работу мечом и дефицит упоминаний о сдавливании как о причине ранений. ³² Все это, вместе с ориентацией на введение свежих резервов, нежели увеличения глубины строя в римской пехотной тактике, приводит к выводу, что сражения не имели формы состязания противников в толкании на близком расстоянии один от другого.

К сожалению, ограниченное хронологическое совпадение между гоплитским и легионным способами сражения означает, что у нас нет надежных свидетельств того, как мог бы развиваться спор между двумя тактическими системами. Впрочем, нам больше известно о столкновениях между римлянами и вооруженной пиками фалангой, которая пришла на смену гоплитам в военном деле греков. Кажется, что Полибий считал физическое давление важным элементом поздней фаланги, поскольку он писал, что задние шеренги служат как для того, чтобы воспрепятствовать отступлению тех, кто стоит во фронте, и прибавляют силу общему натиску массой своих тел (Polyb., XXVIII, 30). Поздние сочинения по тактике повторяют это предположение (Asclep., V, 2). Означает ли это, что римские сражения с греками на самом деле приобретали форму othismos?

Имеет практический смысл сначала рассмотреть более симметричный случай столкновения между двумя вооруженными пиками фалангами. Античные источники о тактическом механизме подобного столкновения имеют довольно смутное представление и могут лишь свидетельствовать, что приоритетной задачей сторон по-прежнему являлось наращивание глубины строя. ³³ К счастью, пики вновь возродились в качестве оружия раннего нового времени, поэтому у нас есть некоторые дальнейшие наблюдения, датируемые этим более близкорасположенным периодом. Современные группы реконструкторов, пытавшиеся изобразить знаменитое «толкание пиками» часто действительно сходились друг с другом вплотную, однако, их пики по соображениям безопасности были при этом устремлены вверх и лишь слегка наклонены вперед, а не взяты направлены на противника. ³⁴ В действительности, описания современников предполагают, что в эпоху раннего нового времени подлинные схватки с пиками наперевес были значительно более редким событием, предполагавшим опасливое противостояние на некотором расстоянии, нежели творение общей кучи малы. ³⁵ Это может быть связано с увеличением длинны античных сарисс с 10 или 12 локтей в эпоху Александра до 14 или 16 локтей (24 фута) в эллинистическую эпоху, поскольку такое увеличение еще не делало пики совершенно неуправляемыми, а возможность дотянуться до фалангитов противника во время такого противостояния была ключевым приоритетом. ³⁶

Описания сражений между фалангитами и легионерами также поддерживают идею того, что ключевую роль играли сами пики. В анализе сражения при Киноскефалах Полибий уделяет гораздо больше места детальному обсуждению преимуществ и недостатков торчащего леса пик по сравнению с ранее описанным фрагментом о натиске из глубины (Polyb., XVIII, 29-32), Плутарх в описании битвы при Пидне также подчеркивает значение македонских пик – пронзавших пелигнов, когда те пытались прорваться сквозь строй фаланги, и оказавшихся не в состоянии удержать римлян на расстоянии, когда в лесе направленного на них оружия возникли бреши (Plut. Aem., 20).

Сделанная П. Коннолли графическая реконструкция битвы при Пидне менее проблематична, по сравнению с изображением второй битвы при Коронее, поскольку изображает боевую линию легионеров держащейся на некотором расстоянии, с пиками первой шеренги, вонзившимися в большие римские щиты. ³⁷ Легко представить такое противостояние продолжающимся в течение долгого времени – избегая ударов пик, римляне медленно подаются назад, потери для обеих сторон скорее случайны и включают пронзенных зазевавшихся легионеров или жертв удачного броска пилума на другой стороне – и так до момента, изображенного на первом плане реконструкции Коннолли, когда римляне воспользовались возникшими в строю фаланги брешами для того, чтобы приблизиться к фалангитам вплотную и вырезать их (Liv., XXXVI, 38; Plut. Sull., 18-19). Вклад задних шеренг фалангитов как и в случае гоплитов остается загадочным, однако очевидно, что здесь мы имеем отличную тактическую ситуацию по сравнению с толканием щитами в модели othismos.

Столкновения между легионерами и фалангитами были большой редкостью, большинство противников римлян в Западном Средиземноморье и Северной Европе были пехотинцы, вооруженные также, как и они сами: большими щитами, дротиками или копьями и мечами. ³⁸ Если борьба между этими более симметричными противниками не принимала формы состязания тесно сомкнутых масс в толкании, тогда, очевидно, как и в случае с противостоянием гоплитов, естественной альтернативной моделью является атака с переходом к серии поединков между соперниками. ³⁹ Этот образ, основанный на многочисленных ссылках к подобного рода сражениям в античных источниках и по умолчанию принятый большинством ученых, в несколько видоизмененной форме популяризирован в целой серии голливудских эпических картин. Однако, при ближайшем рассмотрении в качестве объяснения общих характеристик римского пехотного сражения эта модель оказывается столь же проблематичной, как и образ othismos.

Во-первых, следует определить использовавшийся тип поединков. В голливудской версии противники если вначале и сближаются в различных вымышленных построениях, как, например, в фильме «Спартак», то уже во время атаки превращаются в две вооруженные толпы, которые теряют всякое внутреннее единство и свободно проникают одна в другую, что имеет следствием хаотическое множество поединков, с участием не только первых шеренг, но практически всех солдат. Может быть это зрелище хорошо выглядит на пленке в течение нескольких секунд, однако в реальности оно совершенно невозможно. Оно требует, по крайней мере у части войск, наличия самоубийственного желания лишиться поддержки товарищей и подставить себя опасности неожиданного нападения сбоку или со спины, а также прямо противоречит тому вниманию, которое наши источники обращают на дисциплину и единство строя (Liv., XXI, 57; XXII, 4-5; XXV, 21; XXX, 34; Veget., I, 26; II, 17; III, 19). Обоюдные потери, произведенные вследствие такого хаотического смешения шеренг, должны были быть на порядок выше, нежели те, которые случались в действительности. Таким образом, римскую битву следует представлять как столкновение двух линий построений, в ходе которого непосредственно вовлечены в поединок оказываются лишь бойцы, стоящие в первых шеренгах.

Предметом дискуссии являются размеры пространства между ведущими поединок бойцами передней шеренги. Полибий пишет, что на одного бойца приходится пространство в 6 футов по фронту его отряда (Polyb., XVIII, 29-30), Вегеций утверждает, что легионеры сражались на пространстве в три фута по фронту на каждого (Veget., III, 14). Коннолли принимает полибиеву версию, однако тут же ее подрывает, утверждая, что легионы сражались в тесном порядке при Каннах и при Треббии – Полибий пишет, что в последнем случае армия использовала стандартный римский боевой порядок (Polyb., III, 72). ⁴⁰ Цифры Полибия основаны на идее, что по фронту построения каждый легионер противостоит двум фалангитам, однако нам известно, что фалангиты могли строиться в особый порядок «сомкнув щиты» с фронтом лишь 18 дюймов на каждого (Polyb., II, 69; Asclep., 4), таким образом, истина может состоять в том, что легионеры имели возможность изменять плотность построения от 3 до 6 футов, возможно путем простого маневра, при котором каждый второй ряд, делая шаг вперед или назад, заполнял брешь в строю впередистоящей шеренги. ⁴¹ Хотя источники и описывают несколько случаев, когда легионеры сражались как индивидуальные бойцы в свободных боевых порядках (Liv., XXVIII, 2; Caes. BC., I, 44; Tac. Ann., II, 14), такая практика, скорее всего, являлась исключением из общего правила, кажется более вероятным, что во время обычного массового столкновения римлянами использовался более тесный порядок.⁴²

Так что же не так с образом римского пехотного сражения, состоящего из продолжительных поединков с мечами и копьями между солдатами первых шеренг строя? Главная проблема состоит во времени. Если сражение могло продолжаться часами, невозможно представить себе бойцов первой шеренги, способных выдерживать напряжение в течение этого времени, даже принимая во внимание римскую практику тренировок с утяжеленным оружием (Veget., I, 11). Хотя эта проблема объясняет стремление римлян, заменять уставшие отряды свежими, используя механизм смены линий строя, сама по себе эта система кажется недостаточной для того, чтобы сообщить людям необходимую стойкость, особенно в тех случаях, когда добавочные линии использовались не для смены, а для совершения тактических маневров. К тому же, хотя источники засвидетельствовали несколько случаев замены уставших отрядов свежими в кельтских и карфагенских войсках (Liv., XXVII, 2; XXX, 18; Caes. BG., III, 5; VII, 85), нет уверенности в том, что такая практика была для них столь же привычной, как для римлян.

Некоторые отвечают на этот вопрос предполагая, что каждая шеренга в манипуле или когорте последовательно сменяла ту, что стояла перед ней во фронте, также, как в эпоху раннего нового времени это происходило при стрельбе системой caracole. ⁴³ Однако, в пользу существования подобной системы постоянной ротации шеренг внутри отрядов нет прямых свидетельств в то время как против ее существования есть ряд аргументов. Подобная система вряд ли была присуща лишь римлянам, поскольку давала решающее преимущество в выносливости, не прибегая даже к механизму смены линий. Как это известно, греки ставили лучших бойцов в первую и последнюю шеренгу (Xen. Mem., III, 18), римские центурионы также постоянно сражались в первых рядах своих отрядов, поскольку иногда несли особенно высокие потери. ⁴⁴ Аппиан, описывая сражение между легионерами, на самом деле дважды пишет о том, что раненые уносились из первых шеренг, вероятно между рядами, и заменялись людьми, стоявшими позади (App., BC., III, 68; IV, 128), Цезарь также писал, что защитники вала в осажденном лагере Гальбы были столь малочисленны, что не могли сменять раненых и уставших солдат, как это постоянно делали атакующие галлы на протяжение всего 6-часового штурма (Caes., BG., III, 4-6), однако для того, чтобы предположить, будто практика ожидания каждой шеренгой своей очереди вступить в сражение, являлась частью обычной тактической системы, этих свидетельств недостаточно.

Существуют даже более существенные возражения для образа продолжительного и непрерывного поединка на мечах, а именно: подобная борьба, как и продолжительный othismos, без сомнения должны были бы сопровождаться огромными обоюдными потерями еще до того, как одна из сторон обратится в бегство, подставляя себя под одностороннее истребление преследователей. Ранее уже было сказано, что победители обычно теряли менее 5 процентов, причем большая часть этих потерь случалась, когда отдельные части их войск отдельные части их войск были оттеснены или даже обращены в бегство, а вовсе не как следствие продолжительных поединков в спарринге с противником. Сложно даже представить себе, каким образом боевая линия в милю длиной и включающая десятки тысяч солдат в течении нескольких часов может находиться на расстоянии протянутой руки от равного ей противника без того, чтобы обмениваясь с ним ударами не понести огромных потерь, даже и выйдя в итоге из этого противостояния победителем. ⁴⁵

Поскольку ни продолжительный othismos, ни непрерывный бой на мечах не соответствуют общим характеристикам римского пехотного сражения, удивительно, что несколько исследователей, изучавших эту тему в течение нескольких последних лет, независимо друг от друга разработали модель, которая представляет римскую битву как много более избирательное и спорадическое мероприятие. Коротко я изложу здесь идеи каждого из авторов.

Адриан Голдсуорти создал наиболее полный анализ, который содержит два ключевых для нашей темы пункта. ⁴⁶ Во-первых, он доказывает, что во время рукопашной схватки как минимум три четверти из числа бойцов стоящих во фронте «сражаются больше с целью остаться в живых, нежели с подлинным намерением убить противника». ⁴⁷ Голдсуорти привлекает материалы исследования американских солдат воевавших во Второй Мировой войне С. Л. А. Маршалла, которое свидетельствует, что во время перестрелки подавляющее большинство солдат или вообще не стреляет или делает лишь несколько неприцельных выстрелов в противника. ⁴⁸ Античные армии без сомнения стремились к тому, чтобы размещать немногочисленных «прирожденных бойцов» в первых шеренгах – фактор, который делает возможным объяснение ценности глубоких порядков, поскольку, чем больше шеренг насчитывалось в строю, тем более отборный контингент выполнял особенно опасное задание. Впрочем, Голдсуорти предполагает, что даже эти избранные могли быть уязвимы перед лицом смертельной угрозы. Его собственными словами: «Мы можем нарисовать картину линии, находящейся в контакте с отрядом противника, где большинство солдат сражаются очень осторожно, глядя на противника лишь из-за щита, который предоставляет им максимальную защиту, лишь время от времени нанося слабые удары, подставляя правую руку и бок так мало, как только можно. Меньшинство будет сражаться много более агрессивно, атакуя противника тяжелыми ударами щита, нанося колющие и рубящие удары мечом». ⁴⁹

Второй соотносимый с нашей темой аспект модели Голдсуорти состоит в предположении, что затянувшийся бой мог прерываться паузами, во время которых обе стороны подавались немного назад чтобы перевести дыхание и заменить раненых бойцов. В поддержку гипотезы он цитирует описание сражения между двумя легионами ветеранов у Галльского Форума у Аппиана, который упоминает эти паузы «как это бывает обычно при гимнастических состязаниях» (App. BC., III, 68). Впрочем, главный аргумент Голдсуорти лежит в практической плоскости, поскольку продолжительный бой на мечах был бы физически непереносим и отступление раненых, а также замена уставших отрядов свежими не может быть осуществлена, когда линии находятся в боевом контакте. ⁵⁰

Очень интересная недавняя статья Александра Жмодикова подходит к изучению этой же проблемы с другой перспективы, на этот раз полагаясь в большей степени на сами античные источники, нежели на аналогии из современных экспериментов. ⁵¹ Долго считалось само собой разумеющимся, что pila, а также другое подобное метательное оружие, используемое неримской тяжелой пехотой, было лишь прелюдией к подлинному сражению с мечами и копьями, и металось залпом непосредственно перед решающей атакой. Источники на самом деле часто говорят о том, как легионеры, метнув pila, затем берутся за мечи чтобы идти в атаку, или даже о схватке, в которой обе стороны столкнулись так быстро, что у них не было времени метнуть pila (Liv., IX, 13; XXVIII, 2; Caes. BG., I, 25; I, 52; II, 23; BC., III, 46; 93). Жмодиков указывает, что в источниках есть и другие места, которые рисуют куда более сложную картину.

Прежде всего, некоторые из офицеров и военачальников, которые были убиты или ранены в римском пехотном сражении, по данным источников были поражены метательным оружием, а не пронзены копьем или мечом, не смотря на то, что это произошло после того, как с начала сражения уже прошло достаточно много времени (Liv., VIII, 9; XXIV, 42; XXV, 19; XXIX, 2; XLI, 18). Более того, Жмодиков приводит многочисленные упоминания о продолжительном использовании метательного оружия в сражении, например при Эмпории, где, как сообщает Ливий, вслед за не решившим исхода дела метанием последовала атака с переходом в рукопашную (Liv., XXXIV, 14). Цезарь также упоминает несколько пехотных столкновений, в ходе которых метательное оружие использовали в течение достаточно протяженного времени, наиболее отчетливо при Илерде, где он говорит, что pila были израсходованы лишь после продолжавшегося в течение пяти часов боя (Caes. BG., I, 26; II, 27: IV, 32; V, 33-35; BC., I, 45-46). Патовая ситуация при Илерде была разрешена лишь когда солдаты Цезаря выхватили мечи и бросились с ними на противника, хотя повествование не объясняет, была ли это первая рукопашная в течение всего продолжительного дела.

Стоящие впереди бойцы, без сомнения, находили сложным удерживать дротики после перехода в атаку или при ее отражении, поскольку их руки были заняты мечом и щитом, а при горизонтальной рукояти scutum это было практически невозможно. ⁵² Впрочем, позадистоящие вполне могли сохранять свои дротики даже после начала рукопашной. Рельеф из цитадели Майнца изображает солдата с выхваченным мечом, сопровождаемого напарником с пилумом, к тому же Плутарх явно описывает непрерывный поток дротиков и зажигательных снарядов, запускаемых из задних шеренг римского строя во время сражения с фалангой вольноотпущенников при Херонее (Plut. Sull., 18-19). ⁵³ Существуют несколько других фрагментов источников, свидетельствующих о том, что метательное оружие могли подбирать прямо на поле боя для повторного использования (Liv., X, 29; Sall. Bell. Jug., 58). Сам факт, что поздняя версия пилума была специально приспособлена для того, чтобы ломаться при ударе (Plut. Mar., 25) свидетельствует в пользу того, что повторное использование оружия противника было общераспространенным, а также поддерживает идею, что использование дротиков не обязательно осуществлялось в виде короткого залпа предшествующего атаке.

Несколько лет назад я выдвинул свою собственную модель римского пехотного сражения, основанную большей частью на психологическом анализе и экспериментов недавнего времени. ⁵⁴ Из истории столкновений XVIII-XIX вв. мы знаем, что штыки были причиной лишь очень небольшого процента военных потерь, однако штыковая атака была эффективным способом разрешения дела. Объяснение этого парадокса, кажется, состоит в том, что обнаженная сталь внушает войскам больший ужас, нежели случайная и невидимая опасность от выстрелов или осколков снарядов. Дух противостоящих друг другу боевых построений теснейшим образом взаимосвязан и когда одна из сторон оказывается в состоянии побудить своих перейти в штыковую атаку в уверенности, что противник окажется не в состоянии устоять на месте, противник на самом деле обращается в бегство еще до столкновения. И наоборот, если взаимный страх достаточно велик, сражение может погрязнуть в кровавой перестрелке с близкого расстояния между линиями, которая может продолжаться часами. ⁵⁵

Французский офицер середины XIX в. Ардан дю Пик был хорошо знаком с подобной динамикой и создал проницательный сравнительный анализ между древними и современными сражениями, в ходе которых, как он доказывал, столкновение масс с обеих сторон определялось всепобеждающим инстинктом страха и самосохранения войск. Дю Пик писал: «Человек вступает в бой не для того, чтобы воевать, а для того, чтобы победить. Он делает все, что только может для того, чтобы избежать первого и получить второе». ⁵⁶ Поединок лицом к лицу был неизбежно высокотравматичным и выборочным явлением. Словами самого дю Пика: «Общественный человек, дисциплинированная частица войска, объединенная в тактический боевой порядок, оказывается непобедим в сражении с войсками, лишенными дисциплины. Однако против столь же дисциплинированных войск он вновь превращается в примитивного человека… Дисциплина позволяет противникам стоять лицом к лицу немного дольше, однако она не может подавить инстинкт самосохранения и чувство страха, который идет рядом с ней. Страх!... Есть офицеры и солдаты, которые его не знают, но это люди редкой твердости характера. Масса же дрожит потому что вы не в состоянии победить свою плоть». ⁵⁷

Существует поразительная параллель между психологической ролью штыковой атаки в условиях современного боя и способом, которым решался исход многих античных сражений, когда атака, предпринятая одной из сторон, при первом же столкновении заставляет противника обратиться в бегство. Столкновения гоплитов были также подчинены подобной закономерности, иногда превращаясь в «бесслезные битвы», когда одна из сторон бежала так быстро, что делала преследование невозможным. ⁵⁸ Голдсуорти утверждает, что легионеры эпохи поздней республики и ранней империи использовали собственный профессионализм и esprit de corps чтобы посредством общего залпа пилумов и следующей за ним решительной атакой одерживать столь же быстрые победы над менее решительным противником. ⁵⁹ Это полностью совпадает с аргументом Педди Гриффит, доказывавшего, что дисциплинированная британская пехота в эпоху наполеоновских войн одерживала верх над французами не благодаря успеху продолжительной перестрелки, а лишь посредством одного опустошительного залпа из мушкетов с немедленным переходом в штыковую атаку. ⁶⁰

Популярность длинной и громоздкой пики в качестве пехотного оружия в античную эпоху и раннее новое время без сомнения в какой-то мере объясняется страхом перед настоящей рукопашной и желанием держать противника на расстоянии чтобы наносить ему раны с безопасной для себя позиции. В античных источниках есть явственное подтверждение взаимодействия между моралью своих и врагов, как в описании Фукидидом сражения при Амфиполе, когда Брасид убеждает своих людей перейти в атаку, восклицая, что суета в афинских шеренгах означает, что те не выстоят перед натиском (Thuc., V, 10). Этот случай демонстрирует, что страх перед обнаженной сталью, столь очевидный в современном военном деле, никоим образом не отсутствовал среди античных комбатантов.

Что же все это означает применительно к множеству случаев римских пехотных сражений, в которых ни одна из сторон не обратилась с самого начала в бегство и бой затянулся по времени? Я предполагаю, что бой на мечах между устойчивыми боевыми линиями пехоты должен был быть чрезвычайно нестабилен и требовал огромных затрат физической и психологической энергии как для того, чтобы нападать, так и для того, чтобы защищаться в течение сколь-нибудь продолжительного периода времени. Ясно, что лишь доступность защитного вооружения и щитов делает подобные поединки возможными в принципе и одновременно внушает непреодолимый страх перед ними у слабо защищенных войск нового времени. Я намереваюсь доказать, что в ходе продолжительных пехотных сражений должны были быть интервалы, определенные в большей степени физически и психологически, которые возникали, если атака одной из сторон с самого начала не становилась причиной для бегства другой.

Мы имеем возможность наблюдать подобные интервалы в значительном числе других видов состязаний. Антропологические наблюдения примитивных племен подтверждают созданный героической поэзией образ сражения как продолжительного противостояния сторон на безопасной дистанции друг от друга, в его ходе индивидуальные бойцы могли выступать вперед чтобы сражаться, а затем отступать назад под прикрытие поддерживающих масс.⁶¹ Даже когда смертельное оружие не используется мы можем наблюдать подобное противостояние между толпой и линией полиции или на индивидуальном уровне между сражающимися боксерами, которые проводят значительно больше времени кружа один вокруг другого и выжидая благоприятного момента для нападения, нежели действительно обмениваясь ударами. Я полагаю, что интервалы в ходе продолжительных римских пехотных сражений были подобны происходившим во время сражений пехоты XVIII-XIX вв., т.е., когда противников разделяло небольшое пространство, достаточное для обмена ругательствами и метательными снарядами, но не достаточное для перехода к рукопашной.

Если подобные интервалы имели место в римских пехотных столкновениях, это поднимает вопрос о частоте и продолжительности схватки на мечах между противостоящими друг другу линиями. Могли ли войска, сошедшиеся в битве на мечах вновь разойтись и вновь восстановить безопасную дистанцию без того, чтобы удариться в бегство? Сколько времени физически и психологически противники могли выдерживать битву на мечах прежде чем напряжение не прорвется наружу или в виде отступления и возвращения на исходные рубежи или бегства одной из сторон? Сколько времени боя занимал поединок на мечах и сколько спорадический обмен метательными снарядами с короткой дистанции? Мы не можем это знать наверняка, особенно потому, что подобные образцы довольно сильно варьировались в зависимости от специфических обстоятельств каждого сражения. Впрочем, источники могут дать нам несколько намеков, которые позволяют предположить, что же происходило в отдельных случаях.

С одной стороны, можно провести параллель с недавними экспериментами, а именно, если ни одна сторона не ломается с самого начала, то сражение затягивается в виде перестрелки с близкого расстояния без рукопашной до тех пор, пока кто-либо из противников не побудит своих попытаться повторить атаку и обратить противника в бегство. Ливий описывает сражение 310 г. до н.э., в котором этруски намеренно отбросили метательные снаряды, чтобы тем ближе подойти к противнику с обнаженными мечами, однако обнаружили, что сделать это намного сложнее, чем представлялось ранее, и после этого оказались под односторонним обстрелом дротиками и камнями римского строя, придя в беспорядок, они сами, в свою очередь, были атакованы римлянами (Liv., IX, 35). Эта модель включает лишь две стадии пехотного боя – начальное противостояние, которое может продолжаться часами и конечный бой на мечах, который может продолжаться несколько минут или даже секунд для того, чтобы привести к желаемому результату.

Хотя продолжительные противостояния на безопасной дистанции на самом деле имели место в ряде случаев, мне кажется сложно поверить, что все продолжительные по времени римские пехотные сражения были в чистом виде метательными поединками, с боем на мечах лишь в конечной фазе. Столь радикальный образ кажется мне несопоставимым с множеством литературных отсылок к подлинным рукопашным и неспособным объяснить, каким образом одна сторона может «отбросить назад» противника в ходе подобного сражения. Поэтому, я считаю, что в отличие от патовых ситуаций в сражениях недавнего прошлого, в большинстве римских битв боевые линии на самом деле спорадически входили в контакт, поскольку то одна, то другая сторона на какой-то краткий момент в воодушевлении набегала вперед, чтобы вступить в рукопашную. Воодушевление должно было оканчиваться тогда, когда одна из сторон проигрывала в схватке и стремилась отойти назад для того, чтобы восстановить безопасную дистанцию, при этом поигрывая оружием, чтобы предотвратить немедленное преследование противником.

Этот вариант динамики противостояния на безопасной дистанции, прерываемого эпизодическими рукопашными схватками, мог продолжаться в течение какого-то времени вплоть до того момента, пока одна из сторон не теряла способности к противостоянию, таким образом разрывая узы взаимного сдерживания и поощряя противостоящие войска броситься вперед и убивать –терзающие их напряжение и страх исчезали и превращались в разгул кровожадности. Наиболее распространенным механизмом подобной трансформации, очевидно, являлась паника в рядах проигравших, вызванная прорывом линии, или психологическим шоком ввиду гибели военачальника или просто избыточным накоплением потерь и усталости. ⁶² Детальное изложение Ливием начала сражения при Заме мне кажется превосходно соответствует этой модели спорадических рукопашных поединков: «Римляне в битве малоподвижны, они обрушиваются на врага всей тяжестью своего тела и своего оружия – их противник больше полагался на быстрые перебежки. С первого же натиска римляне сдвинули вражеский строй, затем, проталкиваясь плечом и щитом, наступая на теснимого ими противника, продвинулись далеко вперед, словно никто им и не сопротивлялся; задние шеренги, почувствовав, наконец, что враг сломлен, стали давить на передние, усиливая тем самым напор. Африканцы и карфагеняне, занимавшие вторую линию, не помогали своим отступавшим союзникам, более того, и сами начали отходить, испугавшись, как бы римляне, перебив на передовой упорно сопротивлявшихся, не добрались до них. Тогда сражавшиеся на первой линии вдруг повернулись лицом к своим [и побежали]» (Liv., XXX. 34).

Упоминания Ливием повторяющихся атак и медленных наступлений и отступлений, предшествовавших окончательному бегству, хорошо согласуется с образом спорадических бросков вперед с нестабильных позиций сторон. Впрочем, подобно другим описаниям античных сражений, этот текст далеко не однозначен, часть его вообще может быть интерпретирована в пользу физического othismos. ⁶³ Если прибавить к этой неопределенной характеристике проблему недостоверности подобных описаний, в особенности сделанных такими далекими от военного дела авторами как Ливий, писавший по прошествии долгого времени после самой битвы, становится ясно, почему методы, основанные на анализе одних лишь источников столь бессильны. Поэтому весьма важно испытывать возможные модели в более широких системах измерений, в виде общих характеристик, актуальных также и для римского пехотного сражения и параметров продолжительности психологической выносливости людей, участвующих в смертельном поединке.

Модель римского пехотного сражения как динамического баланса, основанного на обоюдном страхе, лучше соответствует общим характеристикам феномена, нежели альтернативные образы продолжительного othismos или длительного боя на мечах. Она позволяет понять, почему некоторые столкновения решались первым натиском, в то время как другие затягивались на несколько часов. Она объясняет относительно низкие потери победоносной армии, поскольку период противостояния на безопасной дистанции благодаря меньшему количеству доступных метательных снарядов и надежной защите от них, предоставляемой большими пехотными щитами (Liv., XXVIII, 2; 32-33; Caes., BG., I, 26; Ios. Bell. Iud., III, 112-114), был куда менее кровавым, нежели в XVIII-XIX вв. ⁶⁴ Эта модель также поясняет, как одна сторона может постепенно оттеснить другую на расстояние сотен ярдов, поскольку одна и та же сторона чаще всего подается немного назад после спорадически возникающих краткосрочных рукопашных схваток, со временем накопление таких небольших отступлений создает значительные тактические последствия.

Почему части каждой линии стремятся вступить в боевой контакт одна с другой? Ключевую роль играют отдельные индивиды, «прирожденные бойцы» и младшие офицеры, которые должны воодушевлять своих двигаться вперед, преодолевая объяснимое нежелание первым устремляться на оружие противника. ⁶⁵ Римские подразделения, центурии, манипулы, когорты, предоставляли идеальную основу для таких локальных атак тогда как менее дисциплинированные воины племенного ополчения устремлялись в атаки, ведомые лишь собственной отвагой. В этом контексте вспоминается множество описаний римских штандартоносцев, бросающих знамя в толпу врагов, чтобы вдохнуть храбрость в своих соратников, как при Пидне или при вторжении Цезаря в Британию (Plut. Aem., 20; Caes. BG., IV, 25). Продвижения отдельных подразделений вперед, чтобы сцепиться с противником или назад, чтобы выйти из боя, не наносили существенного ущерба всему строю в целом, протянувшемуся на несколько сотен ярдов в длину.

Если бой на мечах не имел быстрого разрешения, общее физическое и нервное истощение, в соединении с гибелью или ранением младших командиров, которые возбуждали своих людей к схватке, приводил к тому, что обе стороны подавались назад для того, чтобы стать на безопасной дистанции. Тот факт, что даже фалангитам удавалось отступить перед лицом противника, как это случалось при Селассии, показывает, что внутри пехотного построения обычно было достаточно пространства, чтобы передовые бойцы могли оторваться от своего противника без того, чтобы врезаться тут же в стоящего позади него солдата. Когда же эта гибкость утрачивалась, и войска стояли слишком тесно рядом, они теряли способность эффективно использовать оружие, отступать, уклоняясь от неудачно складывавшегося для них боя и, естественно, подвергали себя угрозе одностороннего истребления противником. Причина опустошительного эффекта, который причиняют противнику атаки с фланга и тыла может быть объяснена не только через психологический шок, который они наносят, но, как это совершенно очевидно произошло при Каннах, также тем, что заставляют солдат толпиться рядом, отнимая у них возможность восстанавливать безопасную для себя дистанцию, необходимую для поднятия боевого духа и эффективности. ⁶⁶

Представление о римском пехотном сражении как о противостоянии на безопасной дистанции, прерываемом периодическими и локальными переходами в атаку облегчает объяснение функционирования системы нескольких боевых линий. Картина выступающих вперед подразделений с открытыми проходами, поддерживаемыми на расстоянии отрядами второй линии, чье присутствие удерживает противника от попыток сломать собственный строй, пытаясь проникнуть в проходы между отрядами, наиболее правдоподобно выглядит в начальной ситуации взаимного устрашения. Нам известно, что это устрашение могло действовать на тактическом уровне, поскольку прочный центр карфагенян в битве при Илипе должен был бессильно взирать на то, как уничтожались его фланги, но не устремился в мешок, образованный наступающими на флангах римскими отрядами и отступающим испанским центром армии Сципиона (Polyb., XV, 14). Подобные процессы на уровне отдельных манипул и когорт кажутся еще более вероятными и позволяют второй линии медленно выступать вперед, заполняя проходы в линии первой, чтобы или сражаться с ней бок о бок, или взять на себя основное бремя сражения.

Значительные преимущества в понятиях поддержания выносливости и сохранения сил обуславливали местонахождение второй линии строя позади, вне пределов досягаемости дротиков. С началом сражения двух армий не только линия передовых бойцов в скором времени оказывалась истощена спорадически возникавшими рукопашными схватками, но также и все остальные шеренги строя оказывались под сильным, продолжительным физическим и эмоциональным воздействием, поскольку они должны были заставлять себя устремляться вперед на противника и в любой момент боя быть начеку перед его собственными приготовлениями к атаке, а также постоянно смотреть вверх, чтобы отражать сыплющиеся оттуда метательные снаряды. ⁶⁷ Римляне с их системой нескольких линий могли сохранять большую часть своих сил свободными от истощающего напряжения противостояния передовых линий. Словами дю Пика:

«Лучшей тактикой, лучшей диспозицией являлись те, которые облегчали последовательность действий, обеспечивая смену людей в деле, задействуя лишь необходимые для этого отряды и сохраняя остальные как поддержку или резерв вне пределов непосредственной сферы морального напряжения. Превосходство римлян состоит в использовании такой тактики и жесткой дисциплине, которая подготовила и способствовала ее осуществлению». ⁶⁸

 

Заключение

 

Начав с отметки важности влияния Кигана на изучение механизма древних сражений, в конце я считаю нужным вновь вернуться к его собственной интерпретации подобного механизма в наиболее раннем из разобранных им случаев – к Азенкуру. Образ сражения тяжелой пехоты в этой битве у Кигана имеет множество сходных черт с предложенной моделью римской битвы. Вначале он описывает французов и англичан «на расстоянии 10-15 футов разделенными горизонтальной изгородью волнующихся копий, возгласы, как будто гам, издаваемый хоккейными болельщиками, усиленный во сто крат». ⁶⁹ Затем он описывает как огромное число французов оказалось парадоксально бессильными из-за того, что лишенные дисциплины воины из тыла чтобы принять участие в деле неуклюже проталкивались вперед, ударяя при этом впередистоящих, сбивая их с ног, лишая их возможности отступить, фактически толкая прямо на острия английских кольев. ⁷⁰ Этот образ противостояния на близкой дистанции и опасности толпящейся массы намного лучше нежели модель othismos, в котором толкание в спину является позитивной деталью и ведет к наращиванию глубины строя и сокращению фронта, соотносится с недавней интерпретацией римского сражения.

Возможно ли, чтобы две столь разные формы сражения тяжелой пехоты сосуществовали? Мы, конечно же, должны остерегаться любой искусственной единообразности, поскольку даже лишь только из римского материала очевидно существование множества вариаций построения и техники боя, что делает любой поиск единой идеальной системы в лучшем случае напрасными попытками. ⁷¹ Действие фаланги Александра или эпохи эллинизма было основано на принципах, весьма отличных от соответствующих оснований как римских легионов, так и предшествовавшей ей фаланги гоплитов и выяснение того, как фалангиты сражались с греческими гоплитами или другими фалангитами, что оказалось документировано значительно хуже того, как они сражались с ассиметрично вооруженными римскими легионами, является темой, которая требует отдельного самостоятельного исследования.

В этом состоит слабость идеи othismos в ее сегодняшнем виде. Она столь полно фокусируется на изучении симметричного столкновения гоплитов, что оказывается не в состоянии поместить гоплитский способ боя в более широком контексте античного пехотного сражения в целом. Приведем лишь один пример. Персы в геродотовом описании сражения при Платеях снова и снова атакуют спартанскую линию (Hdt., IX, 61-63), что лучше соответствует моей модели противостояния, нежели модели непрерывного натиска. Как только наше изучение механизма античного сражения расширяется далее за изначальные границы гоплитского боя, результатом является лучшее и более интегрированное понимание самых разнообразных форм античного сражения, включая также и битву гоплитов.

В этой статье я пытался сделать шаг вперед по этому пути, подводя итог под теми пунктами модели римского пехотного сражения, по поводу которых было достигнуто согласие. Те немногочисленные исследователи, кто в течение ряда последних лет уделяет серьезное внимание этой теме, кажется, единодушны в том, что эти столкновения были более спорадичны и фрагментарны, чем это было принято считать ранее и только такая модель может учитывать комбинацию длительной протяженности, односторонних потерь, подвижности позиций сторон на поле боя и основном внимании, преимущественно сфокусированном на вводе резервов, а не углублении строя. Между предложенными моделями существует значительная вариация в деталях, учитывая неопределенный и непрямой характер источников остаются открытыми возможности для фундаментальных изменений, как это случилось в рамках эволюции дискуссии по поводу othismos. Если эта статья будет служить стимулом для дальнейших рассуждений о природе римской пехотной битвы или античного сражения в целом, она сделает больше, нежели непосредственные возлагавшиеся на нее цели.

 

---

 

1. См. последние работы: Luttwak E. Strategy: The Logic of War and Peace. 1987; Toward post-heroic warfare. / Foreign Affairs 1995, vol. 74, 3, p. 109-122.

2. Итоги дискуссии подведены в статье Wheeler E. L. Methodological limits and the mirage of Roman Strategy. / Journal of Military History 1993, vol. 57, p. 7-41; 215-240.

3. Hanson V. D. The Western Way of War: Infantry Battle in Classical Greece. New York, 1989, p. IX-XIII, XX; Hoplites: The Classical Greek Battle Experience. New York, 1991, p. XVI; Battle in Antiquity. Ed. A. B. Lloyd, 1996, p. VII-VIII.

4. Anderson J. K. Military Theory and Practice in the Age of Xenophon. Berkeley, 1970; Pritchett W. K. The Greek State at War, 5 vols. Berkeley, 1971-1991; Lazenby J. F. The Spartan Army. Warminster, 1985.

5. В качестве обозрения предъявленных аргументов см. Luginbill R. D. Othismos: the importance of the mass-shove in hoplite warfare. / Phoenix 1994, vol. 48, 1, p. 51-61; Goldsworthy A. K. The othismos, myth and heresies: the nature of hoplite battle. / War in history 1997, vol. 4, 1, p. 1-26.

6. Delbruck H. History of the Art of War. Vol. I Warfare in Antiquity. Trans. 1975. Kromayer J., Veith G. Heerwesen und Kriegsfuhrung der Griechen und Romer. 1928.

7. См. например: Peddie J. The Roman war machine. Stroud, 1994; Gilliver C. M. The Roman art of war. Stroud, 1999.

8. Goldsworthy A. K. The Roman Army at War, 100 BC – AD 200. Oxford, 1996, ch. 4-6; Sabin P. A. G. The mechanics of battle in the Second Punic War. // The second Punic war: a reappraisal. Ed. T. Cornell, B. Rankov and P. Sabin. London, 1996, p. 59-79; Lee A. D. Morale and the Roman experience of battle. // Battle in Antiquity. Ed. A. B. Lloyd, 1996, p. 199-217; Zhmodikov A. Roman Republican heavy infantrymen in battle (IV-II BC). / Historia 2000, vol. 49, 1, p. 67-78.

9. Samuel M. The reality of Cannae. / Militargeschichte Mitteilungen 1990, vol. 47, p. 7-29; Hammond N. G. L. The campaign and the battle of Cynoscephalae in 197 BC. / JHS 1988, vol. 108, p. 60-82

10. Dixon K. R., Southern P. The Roman cavalry. London, 1992; Hyland A. Equus. The horse in the Roman world. London, 1990; eadem Training the Roman cavalry: from Arrian’s Ars Tactica. London, 1993; Goldsworthy A. K. The Roman Army at War… p. 228-244.

11. См. van Wees H. Heroes, knigts and nutters: warrior mentality in Homer. // Battle in Antiquity. Ed. A. B. Lloyd, 1996, p. 1-86; Sabin P. A. G. Maldon AD 991. / Slingshot 1995, 181, p. 26-31.

12. Walsh P. G. Livy: His Historical Aims and Methods. 1961; Cornell T. J. The Beginnings of Rome. 1995, p. 1-30.

13. О различных стилях анализа среди античных авторов см. Lendon J. E. The rhetoric of combat: Greek military theory and Roman culture in Julius Caesar’s battle description. // Classical Antiquity 1999, vol. 18, 1, p. 273-329.

14. Wheeler E. L. The legion as a phalanx. / Chiron 1979, vol. 9, 303-318.

15. Исследование трактатов как жанра см. Campbell B. Teach yourself how to be a general. / JRS 1987, vol. 77, p. 13-29. См. также Gilliver C. M. The Roman art of war. Stroud, 1999.

16. Bishop M. C., Couston J. C. N. Roman Military Equipment. From Punic wars to the fall of Rome. London, 1993.

17. Anderson J. K. Hoplite weapons and offensive arms; Hanson V. D. Hoplite technology in hoplite battle. // Hoplites: The Classical Greek Battle Experience. New York, 1991, p. 15-37; 63-84.

18. Goldsworthy A. K. The Roman Army at War… p. 217-219; Connolly P. The Roman fighting technique deduced from armour and weaponry. // Roman Frontier Studies 1989. Ed. Maxfield V. A. and Dobson M. J. Exeter,1991. p. 358-63.

19. См. Battle in Antiquity. Ed. A. B. Lloyd, 1996.

20. Keegan J. The Face of Battle. 1976, p. 171-174.

21. Goldsworthy A. K. The Roman Army at War… p. 201-206; Idem, Legionaries and warbands: an historical overview. / Slingshot 1998, 199, p. 9-14.

22. Pritchett W. K. The Greek State at War. Berkeley, 1985, vol. 4, p. 47-51.

23. Krentz P. Casualities in Hoplite battle. / GRBS, 1985, 26, 1, p. 13-20.

24. Gabriel R. A., Metz K. S. From Sumer to Rome: The Military Capabilities of Ancient Armies. London, 1991, p. 83-91.

25. 5 700 человек, которых Ганнибал потерял в битве при Каннах представляли 11 процентов его сил, однако эти цифры легко объяснимы из усилий, которые ему пришлось приложить для того, чтобы уничтожить превосходящую его римскую армию.

26. См. Lendon J. E. The rhetoric of combat…

27. Как и по другим аспектам римских битв, по этой теме написано не слишком много. Хорошее обобщение дискуссий можно найти в Rice Holmes T. Caesar's Conquest of Gaul. London, 1911, p. 587-599, из новейшей литературы см. Wheeler E. L. The legion as a phalanx… Вскоре я надеюсь опубликовать собственные рассуждения по этой теме.

28. О проблеме ливиевых описаний см. Rawson E. The literatury Sources for the pre-Marian army. / Papers of the British School at Rome 1971, 26, 26-31.

29. Последний вклад в разработку данной темы см. Connolly P. Greece and Rome at War. London, 1981, p. 140-142; Goldsworthy A. K. The Roman Army at War… p. 138-140; см. также сайт Гэри Брюггемана.

30. Warfare in the Ancient World. London, 1989, p. 66-67.

31. Goldsworthy A. K. The Roman Army at War… p. 206-212; 217-219.

32. Hanson V. D. The Western Way of War… p. 174-176.

33. Bar-Kochva B. The Seleucid Army. Cambridge , 1976, p. 134-135; 167-169.

34. Guest K., Guest D. British Battles. London, 1996, p. 100-101.

35. Peachey S. The Mechanics of Infantry Combat in the First English Civil War. London, 1992; Reid S. Gunpowder Triumphant. London, 1987.

36. Head D. Armies of the Macedonian and Punic Wars 359 BC to 146 BC. Sussex, 1982, p. 106; 111.

37. Connolly P. The Roman Army. 1975, p. 8-9; idem, Legion versus phalanx. / Military illustrated 1998, 124, p. 36-41.

38. Head D. Armies of the Macedonian and Punic Wars… p. 143-170.

39. Эта точка зрения применительно к гоплитским сражениям выдвигалась Krentz P. The Nature of Hoplite Warfare. / Classical Antiquity 1985, vol. 4, p. 50-61.

40. Connolly P. Greece and Rome at War… p. 142.

41. Этот процесс проиллюстрирован Warry J. Warfare in the Classical World. 1980, p. 126-127.

42. Goldsworthy A. K. The Roman Army at War… p. 179-180.

43. Fuller J. F. C. Julius Caesar: Man, Soldier and Tyrant. 1965, p. 90-91.

44. Goldsworthy A. K. The Roman Army at War… p. 208; 257-258.

45. Например, если мы предположим, что лишь только 5 процентов войск находятся в передних шеренгах и что они наносят противнику удары лишь каждые 5 секунд и лишь 1 процент таких ударов становится причиной смерти или серьезного ранения, каждая армия будет терять по 5 процентов своего состава каждые 10 минут.

46. Goldsworthy A. K. The Roman Army at War… ch. 5; Kromayer J., Veith G. Heerwesen und Kriegsfuhrung… S. 361 – 362.

47. Ibid, p. 219.

48. Marshall S. L. A. Men against Fire. 1947.

49. Goldsworthy A. K. The Roman Army at War… p. 222.

50. Ibid, p. 224-227.

51. Zhmodikov A. Roman Republican heavy infantrymen in battle (IV-II BC). / Historia 2000, vol. 49, 1, p. 67-78.

52. Goldsworthy A. K. The Roman Army at War… p. 199.

53. Рельеф из Майнца см. Goldsworthy A. Roman warfare. London, 2000, p. 76.

54. Sabin P. A. G. The mechanics of battle in the Second Punic War. // The second Punic war: a reappraisal. Ed. T. Cornell, B. Rankov and P. Sabin. London, 1996, p. 59-79.

55. Griffith P. Forward into Battle. 1990, ch. 2; Idem, Rally Once Again: Battle Tactics in the American Civil War. 1987, p. 140-145.

56. du Picq A. Battle Studies. // Roots of Strategy. Book 2. 1987, p. 69.

57. Ibid, p. 74.

58. Hanson V. D. The Western Way of War… p. 160-161; Xen., Anab., I, 8; I, 10.

59. Goldsworthy A. K. Legionaries and warbands… p. 10-21.

60. Griffith P. Forward into Battle… ch. 2.

61. van Wees H. King in combat: battles and heroes in the Iliad. / CQ 1988, vol. 38, p. 1-24.

62. Sabin P. A. G. The mechanics of battle… p. 73-77.

63. Полибий не разделяет интерпретацию в пользу физического давления, поскольку говорит, что причина римского превосходства заложена в крепости строя и превосходстве военного снаряжения, а также в том, что principes поддерживают, а не толкают своих товарищей (Polyb., XV, 13).

64. Gabriel R. A., Metz K. S. From Sumer to Rome… p. 70-75.

65. О роли младших офицеров ранга центуриона см. Isaac B. Hierarchy and command structure. // La Hiérarchie (Rangordnung) de l' armée romaine sous le haut-empire. Ed. Y. Le Bohec. Paris, 1995, p. 23-31.

66. Sabin. P. A. G. The mechanic of battle… p. 76-77.

67. Goldsworthy A. Roman Army… p. 219-227.

68. Du Piq A. Battle Studies... p. 79.

69. Keegan J. Face of Battle... p. 99.

70. Ibid., p. 100-101.

71. Goldsworthy A. K. The Roman Army at War… p. 283-284.

Публикация:
X Legio © 2005; Сабин Ф. Лик римской битвы. Studia Historica. Vol. VI. Москва, 2006, стр. 184-212