Околпаченные гоплиты: К вопросу о «фригийских колпаках» воинов на вотивных изображениях из Ольвии

При раскопках святилищ на территории Лаконии (Менелайон, Амиклейон, святилище Артемиды Орфии и др.) среди посвящений было найдено более ста тысяч небольших плоских фигурок, отлитых из свинца в двусоставных формах¹. Почти полное отсутствие подобных находок в других областях Греции² делает эти скромные вотивы, относительно дешевые и несложные в изготовлении, поистине уникальными и специфическими для Спарты и лаконских святилищ. Интересная параллель лаконским артефактам обнаруживается в сравнительно отдаленном районе античной ойкумены: некоторое число свинцовых фигурок найдено при раскопках в Северном Причерноморье. Подавляющее большинство документированных находок этих изделий, а также литейных форм, происходит из Ольвии, где, по мнению исследователей, существовал центр их производства³. Круг образов и сюжетов, представленных этими любопытными памятниками, довольно разнообразен, но здесь мы ограничимся лишь одной группой изделий, образуемой сравнительно немногочисленными изображениями воинов. Девять свинцовых фигурок, изображающих воинов, опубликованы К.И. Зайцевой: три из собрания Государственного Эрмитажа⁴, одна из ГИМ⁵, одна из Одесского Археологического музея⁶, еще четыре известны по акварельным рисункам⁷. В 2001 г. группа пополнилась новой находкой⁸, хранящейся ныне в Институте археологии НАН Украины в Киеве⁹.

Рис. 1. Свинцовая фигурка, обнаруженная в 2001 году в ходе охранных раскопок в Ольвии на участке Клиф-1 (по Д. Хмелевскому)

Рис. 2. Свинцовые фигурки воинов из Ольвии (?), изображенные на акварельном рисунке из архива ОАМ Государственного Эрмитажа. Местонахождение фигурок неизвестно (по К. И. Зайцевой)

К. И. Зайцева относит свинцовые фигурки воинов из Ольвии к 3 в. до н.э. Вновь найденная фигурка происходит из слоя, датируемого по нумизматическому материалу в границах 330-170 гг. до н.э.¹⁰ По мнению публикатора, предпочтительна нижняя граница, что согласуется с датировками опубликованных ранее памятников.

Ольвийские находки свинцовых изделий происходят из некрополя, с городища и хоры, а также из расположенных в непосредственной близости поселений¹¹. Посвятительная функция рассматриваемой группы предметов, судя по всему, не вызывает сомнений у исследователей¹². Свинцовые фигурки трактуются как вотивы, замещение дорогостоящих элементов ритуала в частных домашних культах или при погребении умерших¹³. На связь с заупокойным культом (возможно, посмертной героизацией) указывает и находка одной из рассматриваемых фигурок в насыпи над погребением¹⁴.

Однако, до недавнего времени вотивным изображениям воинов из Ольвии не было предложено определенной интерпретации. Публикация новой фигурки стала, одновременно, и первым опытом такого рода¹⁵. «Можно предположить, - пишет Д. Хмелевский, - что фигурка воина изображает легковооруженного пехотинца или скорее всего народного ополченца»¹⁶. Обнаженность воина и трактовка его головного убора как «фригийского колпака», очевидно, послужили единственными основаниями для этого вывода. Оставим пока в стороне вопрос, мог ли подобный образ в принципе лечь в основу изображения, бывшего объектом посвящения, и рассмотрим релевантность предложенной аргументации.

В самом деле, в число легковооруженных воинов (гимнетов) кооптировались представители беднейших слоев населения, не имевшие полного гоплитского снаряжения. Но ведь все полисное войско (за исключением наемников или союзных варварских контингентов¹⁷) представляло собой гражданскую милицию, так что тяжеловооруженный гоплит с тем же успехом может быть назван «народным ополченцем». Гимнеты вооружались, главным образом, метательным оружием, тогда как свинцовая фигурка представляет воина с копьем и большим круглым щитом – оружием гоплитским по преимуществу.

Щит – важнейшая составляющая гоплитской паноплии¹⁸. Показательно, что традиционный гоплитский щит археологически засвидетельствован в регионе находкой, сделанной в 1978 г. на западном теменосе Ольвии¹⁹. Четко выраженный обод щита, показанного на свинцовых отливках, на наш взгляд недвусмысленно свидетельствует о том, что щит относится к тому же типу.

На протяжении 5 в. до н.э., особенно в последней его трети, исследователями отмечается постепенное облегчение гоплитского снаряжения, отказ от некоторых видов защитного вооружения²⁰. Стало уже общим местом ссылаться при обсуждении этого вопроса на свидетельства иконографии, игнорируя, зачастую, предназначение памятников. Даже безотносительно решения вопроса о том, как далеко этот процесс зашел в реальности²¹, очевидно, что облегчение снаряжения и обнажение суть не одно и то же. Вряд ли можно всерьез говорить о том, что изображения непосредственно отражают эту тенденцию. Заметим, что без доспехов (или совсем обнаженными) гоплиты нередко изображались и на архаических памятниках, задолго до начала названного процесса. Как бы то ни было, не вызывает сомнений, что воины, представленные, к примеру, на надгробных стелах обнаженными или облаченными только в хитон, без панциря, но вооруженные щитом и копьем, бесспорно гоплиты. Именно образ гоплита, тяжеловооруженного воина, полноправного (и полноценного) гражданина адекватен самой идее посмертной героизации, это своего рода парадигматическая модель²².

Обнаженность воина – ни в коем случае не показатель его нищеты вследствие низкого социального положения. Было бы странно говорить о дороговизне доспехов в связи с изображениями, представляющими воинов – героев эпоса, аристократов par exellence. Выдающийся исследователь греческой религии М. Нильссон замечает, что сам термин ηρως («герой», «Held»), в эпической поэзии, – «учтивое наименование, переводимое нашим «господин» [«Herr»] или, еще лучше, английским Sir или Lord»²³. Также мало оснований усматривать представителей малоимущих социальных групп в обнаженных воинах на монументальных надгробных стелах: их заказчики, несомненно, могли позволить себе вполне добротное снаряжение. Таким образом, прагматические мотивы не отражают суть явления.

Вне всякого сомнения, применительно к данным памятникам следует рассматривать обнаженность воинов в контексте героизации. Ярким примером подобного принципа изображения является надгробная стела Леокса, сына Мольпагора, относящаяся к более раннему времени (между 490-480 гг. до н.э.²⁴). Можно сослаться и на другие памятники, например – на рельеф золотой обкладки чертомлыцких ножен²⁵. Обнажение воинов в обоих случаях выступает как своего рода этнокультурная манифестация²⁶, является следованием одной художественной традиции²⁷. Отметим, что и некоторые лаконские вотивы показывают гоплита обнаженным²⁸. Вне зависимости от контекста, большой круглый щит (ασπίς) и копье (δόρυ) – несомненные атрибуты гоплита – являются надежным маркером. Следовательно, тезис о легком вооружении должен быть снят.

Публикатором была предложена гипотетическая связь свинцовых фигурок с историческими реалиями рубежа последней трети 4 до н.э. Согласно сообщениям античных авторов, в 331/30 г. до н.э. македонским военачальником Зопирионом был совершен поход против гетов или скифов, в ходе которого Ольвия, вероятно, подверглась осаде²⁹. Не вдаваясь в полемику вокруг вопроса о цели этого похода, его масштабах, достоверности сообщений традиции и т.п., заметим, что, безусловно, нет веских оснований связывать вотив из Ольвии с конкретным историческим событием. Однако, если датировка фигурок верна, время их изготовления (и, соответственно, оживление интереса к культу воинственного божества или героя) совпадает с предполагаемым периодом вынужденной военной активности ольвийского полиса. В этой связи любопытно коснуться интереснейшей проблемы адекватности отражения в иконографии воинских реалий и, в частности, задаться вопросом, что же надето на голове воинов, представленных рассматриваемыми свинцовыми отливками?

В литературе утвердилось мнение, что это головной убор в виде «фригийского колпака»³⁰. Однако, такой головной убор уже a priori слабо вяжется с обликом гоплита. Кроме того, по высоте и форме (силуэту) фригийский колпак несколько отличен от представленного свинцовыми фигурками. Иной облик имеют и другие головные уборы с высоким, загибающимся вперед верхом, существовавшие в регионе в античную эпоху. Суммарность передачи деталей, материал, наконец – сохранность предмета не исключают возможности, что это обобщенно трактованный шлем. Причем, в данном случае, если согласиться с предлагаемой датировкой, речь может идти о вполне реалистичной, даже весьма точной передаче реального предмета вооружения.

Дополнительным соображением (и косвенным свидетельством), позволяющим предполагать в «колпаке» ольвийских фигурок шлем, является непременное наличие шлема у всех изображений гоплитов из святилища Артемиды Орфии. Лаконские свинцовые фигурки демонстрируют различные формы типов, имевших распространение в архаическую эпоху, главным образом – коринфского. Античная иконография, как правило, достаточно достоверна в передаче деталей вооружения, и, что характерно, показывает именно современные реалии³¹. Последнее справедливо даже в такой заведомо консервативной области, как иконография божества³². Логично предположить, что ольвийские вотивы также представляют современные доспехи. И это предположение находит подтверждение в изобразительном и вещественном материале.

В 4 в. до н.э. в Средиземноморье получают широкое распространение шлемы с высокой, загнутой вперед тульей.³³ Они хорошо представлены в иконографической традиции: на рельефах восточного фриза Галикарнасского Мавзолея (ок. 350 г. до н.э.)³⁴, надгробиях из Аттики и Фессалии (знаменитейший пример – надгробие Аристонавта из Афин³⁵), а также в декорации погребальных сооружений (росписи гробниц в Казанлыке (Фракия) и близ Науссы (Македония), рельефы гробницы 3 в. до н.э. в Черветери), на триумфальных памятниках эллинистического времени (фриз храма Афины Никефоры в Пергаме). Вотивная бронзовая модель такого шлема происходит из раскопок акрополя Линда.³⁶ За категорией сходных артефактов закрепилось устойчивое, хотя и не вполне точное, наименование «фригийский» тип. Действительно, тулья этих шлемов имеет известное сходство с тиарой или «фригийским колпаком», к форме которого, вероятно, генетически восходит.³⁷ Известны многочисленные аналогии, происходящие с территории античной Фракии (Ковачёвица, Асеновград), Эпира (Янина), Апеннинского полуострова; шлем с аналогично оформленной тульей был обнаружен и в Северном Причерноморье, при раскопках кургана Большая Близница близ Керчи.³⁸ К тому же типу близки три шлема из Олонештского клада (Молдавия). Последние тем более интересны для нас, что в литературе высказывалось мнение о возможной связи обстоятельств укрытия клада с событиями последней трети 4 в. до н.э.: не исключено, что обнаруженные в кладе предметы принадлежали македонским воинам, участвовавшим в неудачном походе Зопириона.³⁹ Этому предположению отнюдь не противоречат выявленные трассологическим анализом повреждения шлемов, нанесенные, по-видимому, в бою. На наш взгляд, на четырех ольвийских свинцовых фигурках⁴⁰ представлен аналогичный шлем, а не фригийский колпак. В таком случае воины изображены в полном соответствии с греческой иконографической традицией, зачастую опускающей отдельные элементы паноплии (например, кнемиды или панцирь), но, как правило, показывающей гоплита в шлеме.

Таким образом, на наш взгляд, ольвийская свинцовая отливка из находок 2001 г. (а равно и ее аналогии) может рассматриваться как изображение тяжеловооруженного воина – то есть представляет тот самый образ, который задействовался при изображении героя. Немаловажно и то обстоятельство, что данный образ уместен и актуален в связи с заупокойным культом. Все представленные элементы паноплии (шлем, копье, щит-аспис с эмблемой в виде 8-лучевой звезды) – несомненно греческие, что позволяет снять тезис о «варварском» облике воина.

Особо стоит обсудить эмблему на щите. Д. Хмелевский связывает ее с изображениями на щитах лаконских фигурок. В самом деле, щиты целого ряда фигурок из святилища Артемиды Орфии несут аналогичную или сходную декорацию.⁴¹ Однако, все пять щитовых эмблем ольвийских фигурок практически идентичны⁴², тогда как лаконские вотивы демонстрируют богатую вариативность эписем, среди которых, наряду со звездой, разнообразными розетками и концентрическими окружностями, фигурируют горгонейон, букраний, изображения различных птиц, кабана, льва, скорпиона⁴³.

Звезда – одна из распространенных щитовых эмблем в архаической и классической иконографии, причем выступает и как астральный (например, в связи с Диоскурами⁴⁴), и как солярный символ. В эллинистическое время шести- или восьми- (шестнадцати-) лучевая «македонская звезда» (собственно, «звезда-солнце»; возможно – династическая эмблема Аргеадов), получает очень широкое, по сути повсеместное распространение. По словам Э. Кюнцля, «изображение звезды (Sternmotiv) на щитах производит впечатление доказательства легитимности для диадохов»⁴⁵. Щиты с аналогичной эмблемой представлены многочисленными изображениями, вотивными моделями и даже артефактами.⁴⁶ Таким образом, вовсе не обязательно искать прототип щитовой эмблемы ольвийских вотивов в лаконском материале.

Тем не менее, связь данной эписемы с эмблемами щитов фигурок из Спарты действительно возможна. Более того, с известными оговорками можно говорить не о заимствовании, а о преемственности. Уникальность ольвийских свинцовых отливок для северопонтийского региона весьма примечательна, особенно если учесть тот факт, что параллель между ольвийскими фигурками воинов и артефактами из святилища Артемиды Орфии прослеживается не только в идентичности материала и технологии изготовления, но и в плане единой образности⁴⁷ и, возможно, общности предназначения. Необычен и сам материал – свинец; повсеместно в греческих святилищах в качестве недорогих вотивных приношений использовались терракоты. Изготовление подобных вотивов, по-видимому, лежит в русле единой традиции, принесенной греческими колонистами.

Известно, что при несомненно превалирующей роли ионийцев (прежде всего, милетян) во всех сферах жизни полиса, особенно на ранних этапах его существования, в Ольвии присутствовал также не ионийский компонент⁴⁸. Вероятный приток колонистов из Средиземноморья отмечается исследователями и в позднейшие периоды, например, на рубеже 5-4 вв. до н.э.⁴⁹ Определенная эклектичность, проявляющаяся в разнообразии ритуальных практик и характерная для целостной картины религиозных представлений и культов древней Ольвии может, по-видимому, отражать и неоднородный этнический состав колонистов⁵⁰. Можно, пожалуй, предположить, что уникальные в своем роде⁵¹ свинцовые вотивы бытовали в среде некой группы колонистов, сохранивших специфику традиционной обрядности или создавших особую субкультуру. Во всяком случае, отсутствие каких-либо аналогий в метрополии и, с другой стороны, поразительная параллель с лаконским материалом обращают на себя внимание⁵².

Большая часть лаконских вотивов датируется в границах архаики⁵³. Обычно на этом основании отводится (или попросту не обсуждается) возможность какой-либо связи между ними и ольвийскими памятниками⁵⁴. Однако, свинцовые изделия, выделенные А. Дж. Б. Уэйсом в группы V и VI, относятся к позднейшим периодам (самые поздние, возможно, датируются временем после 250 г. до н.э.)⁵⁵. Таким образом, временной разрыв не представляется столь непреодолимым. С другой стороны, стилистические особенности ольвийских свинцовых фигурок в самом деле не позволяют ставить вопрос о непосредственном влиянии живой иконической традиции. Они, в большинстве случаев, ориентируются на образцы, принадлежащие кругу классических памятников⁵⁶. К тому же, в сравнении с фигурками из Лаконии, они более схематичны, допускают значительные нарушения естественных пропорций⁵⁷ и, в целом, грубее по исполнению. Сошлемся на мнение В. В. Рубана (высказанное в связи с другим образцом рассматриваемой категории предметов): «Следует подчеркнуть ограниченные возможности свинца как металла для тонкого литья. Хотя отливка деталей выполнена на довольно высоком техническом уровне <…>, общий схематизм все же очевиден»⁵⁸. К. И. Зайцева отмечает, что «ни на одном из свинцовых изделий затекший металл не удален и нет следов повторной проработки деталей»⁵⁹; впрочем, затеки металла не удалены и на многих фигурках из Спарты. Что же касается деталей вооружения, то они, в обоих случаях, довольно точно передают синхронные воинские реалии, с поправкой на обобщенность и героизацию. Если наша интерпретация верна и ольвийские вотивы показывают гоплитов в шлемах «фригийского» типа, то датировка этих свинцовых фигурок, предложенная К. И. Зайцевой, получает дополнительное подтверждение.

---

1. The Sanctuary of Artemis Orthia at Sparta. / Ed. by R.M. Dawkins. London, 1929. P. 249.

2. Некоторое количество свинцовых фигурок обнаружено за пределами Лаконии, но также на Пелопоннесе: в аргосском Герайоне, в Бассах, во Флиунте (The Sanctuary of Artemis Orthia. Р. 250).

3. К.И. Зайцева. Свинцовые изделия из Ольвии. // Тезисы докладов сессии, посвященной итогам научной работы Государственного Эрмитажа за 1963 г. Л, 1964. С. 25; К.И. Зайцева. Ольвийские культовые свинцовые изделия. // Культура и искусство античного мира. Л., 1971. С. 94; А.С. Русяева. Орфизм и культ Диониса в Ольвии. // ВДИ 1978 № 1. С. 99 (прим. 81).

4. Две под № О.1873.26 (Ол.17364); Ол.3639.

5. Коллекция П.О. Бурачкова.

6. А-49564.

7. К.И. Зайцева. Свинцовые изделия IV-II вв. до н.э. местного производства Ольвии. // Эллинистические штудии в Эрмитаже./Под ред. Е.Н. Ходза. СПб, 2004. Кат. 69-76.

8. Д. Хмелевский. Литое свинцовое изображение фигуры воина из Ольвии. // Borysthenika-2004. Материалы международной научной конференции к 100-летию начала исследований острова Березань Э.Р. Штерном. Николаев, 2004. С. 178.

9. Пользуюсь случаем выразить благодарность Р. Стоянову за любезное сообщение о местонахождении находки.

10. Хмелевский. Ук. соч. С. 178.

11. Зайцева. 1971. С. 94-96; В.В. Рубан. Проблемы исторического развития Ольвийской хоры в IV-III вв. до н.э. // ВДИ 1985 № 1. С. 37, 40; М.Б. Парович-Пешикан. Некрополь Ольвии эллинистического времени. Киев, 1974. Кат. 10 (21/1910), 46 (11/1903), 64 (45/1901), 66 (13/1905), 84 (8/1906), 223 (50/1902).

12. В.В. Рубан. Литое свинцовое изображение группы фигур из поселения Кателино-I. // Новые памятники древней и средневековой художественной культуры. Киев, 1982. С. 56; И. Венедиков. Фракийцы в греческом искусстве Понтийской Аполлонии. // СА 1969 № 3. С. 72 (свинцовые букрании из некрополя Аполлонии); Русяева. 1978. С. 103; Зайцева. 1971. С. 96-98; Зайцева. 2004. Впрочем, Э.Р. Штерн в свое время рассматривал их как детские игрушки: «Эти маленькие фигурки – в числе их, кроме животных, попадаются и солдаты, и всадники, <…> - вручались как игрушки, конечно, уже детям более развитым и осмысленным; для малюток, которые играли глиняными собачками или черепахами, эти тонкие оловянные игрушки едва ли годились» (Э.Р. Штерн. Из жизни детей в греческих колониях на северном побережье Черного моря. // Сборник археологических статей в честь гр. А.А. Бобринского. СПб, 1911. С. 23).

13. Зайцева. 2004. С. 126

14. Зайцева. 2004. Кат. 69, 69а.

15. Публикатор пишет, что «прямых аналогов нашей находки пока не найдено». К сожалению, ему была, по-видимому, неизвестна фигурка из ГИМ, являющаяся, на наш взгляд, несомненной аналогией. Не исключено даже, что обе отлиты в одной форме.

16. Хмелевский, 2004. С. 179. Далее автор пишет: «Он не имеет защитного вооружения, он абсолютно голый, что свидетельствует о его «демократическом» происхождении» (Там же). Подчеркнем, что демократизм, судя по кавычкам, подразумевается здесь в просторечном значении.

17. В IV в. до н. э., на фоне возрастающего значения наемничества, гражданское ополчение сохраняет известное значение и ассоциируется, по инерции, с гоплитским войском (Л. П. Маринович. Греческое наемничество IV в. до н. э. и кризис полиса. М, 1975. С. 75). Специфика развития военного дела в Северном Причерноморье определяла заведомо большее значение легковооруженных стрелков, что подтверждается археологически. Ю.И. Козуб, в связи с находками оружия на ольвийском некрополе, пишет: «Зброя була приналежнiстю чоловiкiв – вiльних громадян полiса. На пiдставi знахiдок зброï можна вiдтворити образ ольвiополiта-воïна: гоплiта <…> або легкоозброєного лучника-гиппотоксота» (Ю. I. Козуб. Некрополь Ольвiï V-IV ст. до н. е. Киïв, 1974. С. 117). Не исключено, что отряды этих стрелков формировались в Ольвии, в том числе, из представителей зависимых или полусвободных групп населения. В эту же категорию, возможно, следует отнести и миксэллинов – зависимое военно-земледельческое население ольвийской хоры (Ю. Г. Виноградов. Политическая история Ольвийского полиса. Историко-эпиграфическое исследование. М, 1989. С. 183; Рубан. 1985. С. 36, 42-43.); безотносительно решения вопроса о статусе этой социальной группы, сомнительно, чтобы они формировали гоплитскую фалангу.

18. В этом аспекте показательно, что термин όπλον может обозначать как паноплию (тяжелое вооружение) в комплексе, так и один щит (H.G. Liddell, R. Scott. Greek-English Lexicon with a revised supplement. Oxford, 1996).

19. А.С. Русяева, В.В. Назаров. Фрагмент щита из Ольвии. // ВДИ, 1, 1994. С. 45; фрагменты гоплитского щита обнаружены также в Курджипском кургане (Л.К. Галанина. Курджипский курган. Л, 1980. С. 50-51, кат. 69 (инв. 2495/47, 126); Л.К. Галанина. Греческий щит IV в. до н.э. из Курджипского кургана в Прикубанье. // СГЭ 36, 1974.) и в погребении Алексеевском ущелье в Абхазии (Ю.Н. Воронов. Археологическая карта Абхазии. 1969. С. 57, № 152, таб. XLVI, 4,5; Ю.Н. Воронов. Вооружение древнеабхазских племен в VI-I вв. до н.э. // Скифский мир. Киев, 1975. С. 227, рис. 8).

20. J.K. Anderson. Military Theory and Practice in Age of Xenophon. Berceley – Los Angeles, 1970. P. 126

21. Некоторые исследователи склонны редуцировать паноплию радикально, сократив ее до щита и копья (А.К. Нефёдкин. Пурпур или нагота: о военном убранстве спартанцев. // Античное общество – 3. Тез. докладов научной конференции 22-23 марта 1999г. СПб, 1999. С. 10-13; он же. Спартанская «униформа»: особенности военного снаряжения лакедемонян в VII-IV вв. до н.э. // «Исседон». Альманах по древней истории и культуре, т. I. Екатеринбург, 2002. С. 36-52; он же. Нагота греческого воина: героика или реальность? // Проблемы античной истории. Сб. научных статей./Под ред. Э.Д. Фролова. СПб, 2002. С. 151-170); на наш взгляд, для подобного категорического вывода нет достаточных оснований (Д.П. Алексинский. Еще раз о наготе. // «Исседон». Альманах по древней истории и культуре, т. II. Екатеринбург, 2003).

22. Для Ольвии значимость данного образа подтверждается изображением обнаженного гоплита на известной стеле Леокса, сына Мольпагора (см. ниже). Также можно упомянуть найденную на Таманском полуострове (Юбилейное-I) стелу, представляющую гоплита обнаженным, но с гоплитским щитом (Таманский музей, КМ 6462/1-3; Таманский рельеф. Древнегреческая стела с изображением двух воинов из Северного Причерноморья. / Ред. Е. Савостина, Э. Зимон. М, 1999. С. 26, 28, рис. 8 а, б).

23. M. Nilsson. Geschichte der griechischen Religion. Bd. I. München, 1941. S. 357; приведем, также, высказывание Ю.В. Андреева: «Термин ηρως в его гомеровском варианте довольно близок по своему значению к αγαθος и так же, как это слово, может обозначать человека, не только наделенного большой воинской доблестью, но и занимающего высокое общественное положение благодаря своей знатности и богатству <…>» (Ю.В. Андреев. Раннегреческий полис. Л., 1976. С. 130).

24. Виноградов. 1989. С. 87-89; E. Pfuhl, H. Möbius. Die ostgriechischen Grabreliefs. Mainz, 1977- 1979. S. 13. Херсон, Музей. Инв. 1055.

25. ГЭ, Дн 1863 1/74.

26. L. Bonfante. The Nudity as a costume in classical art. // AJA 93, 1989. Р. 557.

27. См. у Плиния (XXXIV, 18): Graeca res nihil velare, at contra Romana as militaris thoraces addere. Г.А. Таронян так комментирует этот пассаж: «По-видимому, смысл такой: только в греческом искусстве изображают совершенно обнаженными, напротив, в римском искусстве это не принято как вообще, так и в изображениях воинов, которых, в отличие от греческого искусства, представляют обязательно в доспехах» (Плиний Старший. Естествознание. Об искусстве. Пер. Г.А. Тароняна. М., 1994. С. 242).

28. The Sanctuary of Artemis Orthia. Р. 272, fig. 125b.

29. В.В. Латышев. Исследования из истории и государственного строя города Ольвии. СПб, 1887. С. 61-66; Виноградов. 1989. С. 150 след.; А.Ю. Алексеев. Хронография европейской Скифии VII-IV вв. до н.э. СПб, 2003. С. 243-245.

30. Зайцева. 2004. С. ; Хмелевский. Ук. соч. С. 178-179.

31. Впрочем, в античной иконографии хорошо известны и примеры анахронизма, намеренной «архаизации» вооружения. К примеру, для архаики это так называемый «беотийский» щит, для классики – коринфский шлем, вышедший из практического употребления к середине 5 в. до н.э. (Р. Штупперих. Таманская стела и вопросы иконографии позднеклассических рельефов с воинами. // Таманский рельеф. С.84).

32. Minor M. Markle. A shield monument from Veria and the chronology of Macedonian shield types. // Hesperia 68.2, 1999. Р. 245.

33. В. фон Греве называет 4 в. до н.э. «die Blütezeit dieses Helmtyps» (V. von Graeve. Der Alexandersarkophag und seine Werkstatt. Berlin, 1970. S. 92).

34. Лондон, Брит. музей, inv. 1014

35. Афины, Национальный музей (Konze 1151, Taf. CCXIV); также надгробие воина из Афин (Konze 1023, Taf. CCI).

36. Chr. Blinkenberg. Lindos. Fouilles de l’acropole 1902-1914. I. Les peties objets. Berlin, 1931. P. 392 (1565).

37. Бруно Шрёдер высказал мнение, согласно которому в основе данной формы лежит не фригийский, а фракийский головной убор (B. Schröder. Thrakische Helme. // JdI, XXVII, 1912. S. 337). Данная точка зрения, хорошо аргументированная, представляется справедливой, но в интересующем нас аспекте терминологическими нюансами, пожалуй, можно пренебречь. Заметим, только, что предложенный для шлемов из Олонешт термин «фригийско-аттический тип» отнюдь не более удачен (Г.П. Сергеев. Олонештский античный клад. // ВДИ 1966 № 2. С. 138). Наиболее адекватным, на наш взгляд, является вариант «tiaraartige Helm» (P. Dintsis. Hellenistische Helme. Rome, 1986. S. 23).

38. Б.З. Рабинович. Шлемы скифского периода. // ТОИПКГЭ, I. 1941. С. 150-151, рис. 18; Schröder. Op. cit. Taf. 12, 5.

39. Сергеев. Ук. соч. С. 141-142; А.П. Манцевич. Бронзовые пластины из второго Масюгинского кургана (К вопросу о фракийских шлемах). // Археологический сборник 11. Л., 1969. С.113. Существует, впрочем, и альтернативная гипотеза, связывающая клад у с. Олонешты с походом Лисимаха на гетов в 292/93 г. до н.э., также неудачным (Т.Д. Златковская, Л.Л. Полевой. Городища Прутско-Днепровского междуречья IV-III вв. до н.э. и вопросы политической истории гетов. // Древние фракийцы в Северном Причерноморье. // МИА № 150. М, 1969. С. 59).

40. Хмелевский. Ук. соч. С. 178; Зайцева. 2004. Кат. 72-74.

41. The Sanctuary of Artemis Orthia. Pl. CLXXXIII, 1 и 12; pl. CXCI, 19 и 6; pl. CXCVIII, 8; pl. CC, 10. В двух случаях звезда имеет семь лучей.

42. В одном случае звезда на изображении показана как 6-лучевая (Зайцева, 2004. Кат. 75), с явным нарушением концентрической симметрии. Возможно, автор рисунка неточно воспроизвел эмблему, как это произошло с прорисовкой фигурки из ГИМ ( Там же. Кат. № 72).

43. The Sanctuary of Artemis Orthia. Р. 276; fig. 126 f, 128.

44. RE Bd. V, Dioskuren § 12.

45. E. Künzl. Waffendekor im Hellenismus // JRMES 8, 1997. S. 64; также см. K. Liampi. Der makedonische Schild als politisch-propagandistisches Mittel in der hellenistischen Zeit. // Akten des XIII Internationalen Kongresses für klassische Archäologia, Berlin 1988. Mainz, 1990. S. 560).

46. Щит из Бегоры, датируемый по надписи временем правления Антогона Гоната (N.G.L. Hammond. A Macedonian Shield and Macedonian Measures. // BSA 91, 1996. P. 366-367). К позднейшему времени относится бронзовый щит с надписью боспорского царя Фарнака I (185-170 гг. до н.э.) из коллекции Музея Поля Гетти в Малибу (Künzl. Op. cit. Abb. 4). В последнем случае эмблема связана, по-видимому, и с эллинистической, и с иранской традицией, и отражает претензии понтийских правителей на преемственность в отношении Ахеменидов (М.И. Ростовцев. Бронзовый бюст боспорской царицы и история Боспора в эпоху Августа. М, 1914. С. 4-8, таб. I). Отметим, что орнаментированный изображениями восьмиконечных звезд («солнц») головной убор, кожаная шапка-шлем по М.И. Ростовцеву, на знаменитом эрмитажном бюсте (инв. Пан. 1726) имеет форму «фригийского колпака».

47. Букрании, лабрисы, изображения божеств и фантастических существ (ср: The Sanctuary of Artemis Orthia. Pl. CLXXX, CLXXXVII, CXCIV-CC).

48. Виноградов. 1989. С. 57.

49. Рубан. 1985. С. 35.

50. А.С. Русяева. Идеологические представления древних греков Нижнего Побужья в период колонизации. // Обряды и верования древнего населения Украины. / Ред. В.М. Зубарь. Киев, 1990. С. 60.

51. И. Венедиков, опубликовавший три свинцовых букрания из некрополя Аполлонии Понтийской, датированные между 360-320 гг. до н.э. и отнесенные им к кругу изделий работавших в Аполлонии фракийских мастеров (Венедиков. Ук. соч. С. 74), на основании того, что «до сих пор подобные амулеты <…> не были обнаружены в некрополях других греческих городов-колоний на территории древней Фракии», пришел к выводу, что они «представляют явление, которое специфично для искусства древней Аполлонии» (Там же. С. 72). По мнению А.С. Русяевой, с большой вероятностью эти букрании являются ольвийским импортом (Русяева. 1978. С. 100); К.И. Зайцева, напротив, высказывала сомнение в их ольвийском происхождении (Зайцева. 1971. С. 94).

52. Немаловажно и то обстоятельство, что в Ольвию основная масса свинца «наряду с бронзой, вероятно, поступала из карпато-дунайских источников» (А.С. Островерхов. К вопросу о сырьевой базе античного ремесленного производства в районе днепровского и бугского лиманов. // ВДИ 1979 №3. С. 123), тогда как спартанцы, по мнению исследователей, обладали прямым доступом к месторождениям, чем и обусловлена, по-видимому, развитая индустрия свинцовых вотивов в Лаконии (The Sanctuary of Artemis Orthia. Р. 250).

53. С поправкой Дж. Бордмана, откорректировавшего хронологию находок, самые ранние должны быть отнесены к сер. 7 в. до н.э. или немного ранее (J. Boardman. Arthemis Orthia and Chrnology. // BSA 58, 1963. P. 7).

54. Русяева. 1978. С. 100.

55. The Sanctuary of Artemis Orthia. Р. 252.

56. Специфика ольвийских свинцовых вотивов, если допустить их преемственность по отношению к лаконским артефактам или общему с ними источнику, может объясняться изолированным развитием традиции или ее возобновлением в новых условиях и новом этнокультурном окружении. В то же время не вызывает сомнения зависимость архаических лаконских вотивов от восточных образцов (J. Boardman. The Greeks Overseas. London, 1988. P. 76). Очевидно, истоки традиции изготовления свинцовых посвятительных фигурок следует искать на Ближнем Востоке, в Малой Азии (R.M. Böhmer. Die Kleinfunde von Boğazköy. 1972. S. 163-168; к сожалению, мне была недоступна работа K. Emre. Anatolian Lead Figurines and their Moulds. 1971).

57. Рубан. 1982. С. 55-56.

58. Там же.

59. Зайцева. 1971. С. 84.

Публикация:
ΣΤΕΦΑΝΟΣ, Вып. 2. Искусство древности и средних веков: новые исследования и публикации. / Сборник статей, посвященный 80-летию со дня рождения В.Б.Блэк. СПб, 2004. – С. 53–64