Введение

Среди вопросов социальной жизни кочевников Евразии проблема вооружения и военного дела по праву занимает ведущее место. Оружие, являясь одним из основных видов исторических источников, помимо задач специфического, военного характера, очень часто привлекается для решения других важнейших аспектов исторических реконструкций — хронологических классификаций, определения уровня развития экономики, и в частности ремесла, торговых и военных связей, этнокультурных построений [Худяков, 1990. С.5-9]. Учитывая эти факторы, очевидно, следует признать, что степень вооруженности и уровень военной организации являются зеркальным отображением всей социально-экономической жизни определенного этноса от древности до эпохи средневековья.

Специфика кочевого способа производства еще более усиливала эту грань в жизни пастушеских племен. Воинственность номада была заложена в самой его сути. Превратности "бродячей" жизни, полная зависимость от природы, которая зачастую оборачивалась тяжкими последствиями джутов, заставляли кочевников пускаться в опасные грабительские, военные предприятия. В силу своих особенностей пастьба скота не требовала значительных людских ресурсов и высвобождала из трудового процесса лишние рабочие руки, которые сами тянулись к оружию. Очевидно, именно эти факторы формировали степняков как прекрасных и неутомимых воинов- наездников, слава о которых прокатилась по всей Ойкумене еще в первые десятилетия железного века.

Уже при чтении Ригведы и Авесты слышатся звон кинжалов, гудение тетивы боевых луков, пение "златоустых" стрел. Эти источники свидетельствуют, что, по крайней мере, с эпохи бронзы роль войны в общественной жизни пастушеских народов была велика.

"Колчан его — открытый гроб; все они — люди храбрые". "Держат в руках лук и копье; они жестоки и немилосердны, голос их шумит, как море, и несутся на конях, выстроены, как один человек, чтобы сразиться с тобою, дочь Сиона" [Библия, V, 16; VI, 23].

Со страхом и горечью вещает пророк Иеремия о диких скифах, обрушившихся на страны Передней Азии с Севера.

Античные письменные источники также подчеркивают воинственность и необузданность номадов. По словам Токсариса: "У нас ведутся постоянные войны, мы или сами нападаем на других, или [с3] выдерживаем нападения, или вступаем в схватки из-за пастбищ и добычи…" [Лукиан Самосатский, Токсарис, 36].

Расселившись по степям Евразии, ранние кочевники — скифы, савроматы, дахи и массагеты, саки, создали чрезвычайно яркую самобытную культуру, охватывающую все сферы человеческой деятельности. Одним из непременных элементов этой сферы, в области материальной культуры, являются предметы вооружения. По уровню "милитаризации", доказательством чему служит многочисленное оружие, находимое в погребениях, кочевники эпохи раннего железного века, пожалуй, превосходят обитателей степного пояса Евразии всех других эпох. Слова С.А. Плетневой о том, что: "Для кочевника или полукочевника-всадника, входившего в феодальное ополчение, оружие и конь служили таким же средством производства, как и любое другое орудие труда. Войны и грабежи в жизни средневековых кочевников были закономерным явлением…" [Плетнева, 1967. С.156], можно с полным правом перенести и на номадов более ранней эпохи. Военный аспект в жизни кочевников порой подчинял себе даже некоторые стороны духовного мира, создавая легенды, эпические сказания, возводя оружие в предметы культа. Известно, например, о существовании у скифов культа Ареса, инкарнацией которого являлся акинак [Геродот, IV, 62], аланы, по словам Аммиана Марцеллина, поклонялись мечу [Аммиан Марцеллин, XXXI, 2, 23]. По данным Климента Александрийского, меч почитали так же персы, мидийцы и савроматы [Мошкова, 1989б. С.210]. Не случайно оружие в числе первых украшалось звериным стилем, а некоторые типы мечей и кинжалов, по сути дела, являются сильно стилизованными изображениями военного божества, выступающего в образе хищной птицы. Более того, существует довольно убедительная точка зрения о том, что "именно воинская среда и явилась определяющей в формировании эстетических принципов скифского искусства" [Хазанов, Шкурко, 1976. С.42]. Уже в первых обобщающих трудах исследователи выявили поразительную для всех номадов Евразии общность не только оружия, но и мировоззрения, религии и искусства. Особенно такое единство наблюдается на ранних этапах сложения культур скифского типа, свидетельствующее может быть о том, что формирование некоторых категорий вооружения (бронзовых наконечников стрел, мечей и кинжалов) проходило на общей подоснове и одном центре, хотя, впрочем, на этот счет имеются и другие точки зрения.

Близость скифо-сакского оружия уже отмечалась в литературе [Акишев, 1973. С.43-58; Медведская, 1972. С.76-99]. Ранние кочевники Южного Урала не являлись исключением в этом плане и составляли органическую часть степного мира Евразии. Географическое [с4] положение региона способствовало пересечению здесь военных традиций европейских (скифы, савроматы) и азиатских (саки Казахстана и Сибири) номадов. Результатом такого взаимодействия явилось появление в арсенале степного населения исследуемого региона акинаков с почковидными и бабочковидными перекрестьями, кинжалов с когтевидными навершиями, может быть, панцирей, с одной стороны, и кинжалов с узкими крыловидными гардами и зооморфными навершиями, а также бронзовых черешковых наконечников стрел — с другой. Однако, несмотря на безусловную близость типов оружия, обусловленную единым источником происхождения, все же его не следует считать тождественным от Дуная до Монголии. Различия начали проявляться уже вскоре после того, как, заполнив свои территориальные ниши в VII-VI вв. до н.э., скифы, савроматы и кочевники сакского круга ориентировали комплекс своего вооружения, войсковую структуру и военное искусство применительно к местным условиям и конкретному противнику. Дальнейшее развитие военных традиций привело к тому, что скифы, например, первыми стали применять тактику ведения боя с привлечением тяжеловооруженной конницы, кочевники Южного Урала уже в VI-V вв. до н.э. приняли на вооружение длинные всаднические мечи и т.д. Широкомасштабные исследования "царских" курганов в последние годы позволили по-новому взглянуть не только на социально-экономические аспекты культуры номадов южноуральского региона, но и дали серьезный импульс к изучению рассматриваемой проблемы.

Несмотря на то, что кочевническое оружие всегда привлекало внимание его первооткрывателей [Нефедов, 1889. С.1-41; Аниховский, 1906. С.69-76; Кастанье, 1910; Кастанье, 1906. С.76-94; Попов, 1906. С.202-205], все же первый обобщающий оружиеведческий анализ был дан замечательным русским археологом М.И. Ростовцевым. Он весьма основательно проработал имеющиеся в его распоряжении немногочисленные материалы по различным категориям оружия и в отношении раннепрохоровских мечей пришел к интересному выводу. В частности, он полагал, что перекрестья в виде бруска, сломанного под тупым углом, являются переходной формой от "сердцевидного к прямому", что собственно отмечалось и было поддержано К.Ф. Смирновым. Не менее интересно замечание М.И. Ростовцева относительно большого сходства южноуральских кинжалов VI-V вв. до н.э. с сибирскими [Ростовцев, 1918. С.61].

В конце 20-х - начале 30-х годов вышло сразу три работы, касающиеся вооружения ранних кочевников западной части Евразии (В. Гинтерс, П.Д. Рау, Б.Н. Граков), две последние из которых имеют [с5] непосредственное отношение к рассматриваемому региону и интересующей нас проблеме.

Здесь следует, прежде всего, выделить исследование П.Д. Рау, где он разработал основы типологии бронзовых наконечников стрел, которые впоследствии с учетом замечаний были восприняты К.Ф. Смирновым. Кроме этого он предложил свою хронологическую шкалу для наконечников стрел, которая, в сущности, претерпела небольшие принципиальные изменения [Rau, 1929].

Б.Н. Граков, проводивший полевые исследования на территории Южного Урала, опираясь на полученный материал, отметил разницу между скифскими наконечниками стрел и наконечниками номадов Волго-Уральской степи, а также выявил общую закономерность их развития в морфологическом и хронологическом отношении [Граков, 1930. С.32].

Продолжая историографический обзор, нельзя не сказать о работе Н.Я. Мерперта, который определил один из типов наверший акинаков как когтевидное, полагая, что волюты являются завитками птичьих когтей. Автор предложил и семантическое толкование такой трактовки, выделив два мотива — цепкости, силы удара и меткости. Время бытования кинжалов такого типа Н.Я. Мерперт заключил в рамки V-IV вв. до н.э. [Мерперт, 1948. С.74-79].

В 50- 70-е годы была опубликована серия специальных исследований, где вооружению и военному делу древних племен эпохи раннего железного века Евразии посвящен основательный анализ [Толстов, 1948; Сокольский, 1954; Блаватский, 1954; Мелюкова, 1964; Литвинский, Пьянков, 1966; Пугаченкова, 1966; Членова, 1967; Черненко, 1968; Бессонова, 1984]. В настоящем разделе мы не будем останавливаться на историографическом анализе перечисленных выше работ, хотя будем ссылаться на них ниже. Рассмотрим лишь те, которые имеют непосредственное отношение к исследуемому региону.

Безусловно, важнейшей вехой в изучении оружия и военного дела кочевников Волго-Уральских степей явилась монография К.Ф. Смирнова [Смирнов, 1961]. Несмотря на то, что она была написана более 30 лет назад, выводы, сделанные в ней, до сих пор остаются актуальными. Следует выделить тот момент, что труд К.Ф. Смирнова имел огромное значение не только для хронологических построений в истории племен рассматриваемого региона, но и для Евразии в целом. Автор убедительно доказал, что оружие, находимое в комплексах, является основным источником для датировки тех или иных древностей, проследил эволюцию различных категорий оружия, выяснил характер попадания некоторых типов наконечников стрел, мечей, копий в степи Южного Урала. Однако в [с6] то же время ряд его положений, с учетом накопленного материала, в настоящее время требует корректировки.

Прежде всего, это касается бронзовых наконечников стрел. Необходимо сказать, что хронология некоторых типов наконечников не может быть признана бесспорной, что уже отмечалось в литературе [Пшеничнюк, 1983. С.76-86].

Датировку колчанных наборов с ведущими сериями наконечников, по той же классификации, можно устанавливать в рамках нескольких столетий. Парадоксальными являются факты, когда в закрытых комплексах взаимовстречаются акинаки VI-V вв. до н.э. и наконечники стрел IV-III вв. до н.э. Очень трудно провести видимую грань между стрелами V и IV вв. до н.э. или IV-III вв. до н.э. Если для VI в. до н.э. эти различия еще бросаются в глаза такими чертами, как массивность и сводчатость, то с V в. до н.э. они нивелируются.

Вместе с тем К.Ф. Смирнов совершенно справедливо определил бронебойное назначение трехгранных стрел, подчеркнул общую тенденцию развития наконечников, выявил различие южноуральских и поволжских типов, а также охарактеризовал наиболее диагностирующие в хронологическом отношении экземпляры, особенно ранние.

Однако в то же время эта типология представляется нам чересчур громоздкой, а сам морфологический принцип выделения типа не всегда может быть объективным. Особенно смущает наличие большого количества типов внутри каждого отдела. Незначительные различия между наконечниками едва ли имели принципиальное "боевое" значение, и каждый новый "тип" в древности рождался путем постепенной заточки граней наконечника, с которого впоследствии как с образца изготовлялась литейная форма. Результатом такой эволюции явились поздние бронзовые наконечники с узкой, треугольной, "заточенной" головкой.

Очевидно, такого же характера замечания можно высказать и по отношению к клинковому оружию.

К.Ф. Смирнов, как последовательный сторонник автохтонной концепции развития культуры кочевников Южного Урала, стремился проследить эволюцию мечей и кинжалов от предскифского до раннескифского и скифского периодов применительно к рассматриваемому региону. Не случайно он воспользовался типологическим принципом, который приняла А.И. Мелюкова для скифских мечей и кинжалов. Однако эта типология, работающая в условиях Причерноморья и Кавказа, позволяющая зафиксировать непрерывную линию развития клинков от карасукско-киммерийского типа до ранних акинаков, как оказалось, не соответствует конкретным [с7] историческим условиям степной зоны Южного Урала. Интенсивные полевые исследования, проводившиеся на территории уральских степей, не выявили переходных от эпохи бронзы к железу типов, за исключением крайне редких случайных находок. В хронологическом отношении мечи и кинжалы типа акинаков, характерные для кочевников рассматриваемого региона, независимо от форм рукояти могут быть датированы в рамках VI-IV вв. до н.э. Более четкую датировку, специфическую для конкретного типа, за редким исключением в настоящее время определить едва ли возможно.

Однако К.Ф. Смирнов выделил типы раннепрохоровских мечей, коснулся проблемы "длинного меча", может быть слегка ее преувеличивая. Чрезвычайно ценным и заманчивым, на наш взгляд, является предположение К.Ф. Смирнова о том, что истоки формирования раннескифского меча-акинака следует искать в каком-то одном центре.

Не менее важными оказались замечания К.Ф. Смирнова относительно военного дела кочевников региона. Так, автор, считая, что "различные виды оружия в могилах савроматских воинов отражают реальный комплекс савроматского вооружения", пришел к выводу о резком увеличении числа лучников в савроматском войске с конца VI в. до н.э. Однако все же следует признать, что именно военному делу кочевников, структуре войска, военной тактике и возможным их противникам К.Ф. Смирнов уделял недостаточное внимание, несмотря на то, что он еще раз вернулся к этому вопросу в 1964 г. [Смирнов, 1964. С.212-213].

Следом за книгой К.Ф. Смирнова в 1962 г. была опубликована статья М.Г. Мошковой "О раннесарматских втульчатых стрелах", где она, в сущности, продолжает типологию К.Ф. Смирнова. Как и в предыдущем случае, датировка некоторых типов не может быть признана убедительной. Так, например, тип VIA у М.Г. Мошковой (№№ 2-4), датируемый ею IV в. до н.э., вполне соответствуют типу VIA по классификации К.Ф. Смирнова, но может быть отнесен как к VI, так и V вв. до н.э. То же самое можно сказать и о других типах (например, тип XII). Все это свидетельствует о том, что только одни стрелы не могут служить надежным репером для датировки. Однако М.Г. Мошкова вполне справедливо выделила типы, характерные для позднепрохоровского времени (например, тип XIII), определила тенденцию развития бронзовых и железных наконечников стрел и еще раз подчеркнула характер различий этого вида оружия для Волго-Донского и Приуральского вариантов прохоровской культуры [Мошкова, 1962а].

В 1963 г. вышла в свет известная работа М.Г. Мошковой, в которой был собран и обобщен весь известный к тому времени материал [с8] по кочевникам IV-II вв. до н.э. Среди категорий погребального инвентаря значительное место уделено и оружию [Мошкова, 1963]. Полагая, что цель "Свода" заключается не в глубоком изучении рассматриваемой проблемы, М.Г. Мошкова в целом дала суммарную характеристику известного ей оружия, предложив типологию прохоровских мечей и кинжалов. Определяющие признаки основных типов клинкового оружия автором выделены, на наш взгляд, совершенно справедливо, и предметом критики может быть только объединение в один тип мечей с серповидным и прямым навершиями. Создается впечатление, что последние в морфологическом плане есть нечто иное, да и бытуют они все-таки несколько раньше, о чем будет сказано ниже.

Не менее значимая роль в изучении сарматского вооружения и военного дела принадлежит А.М. Хазанову. Начиная со своего диссертационного исследования, он на протяжении ряда лет посвятил этому вопросу несколько статей, которые обобщил в известной монографии [Хазанов, 1971].

На основании широчайшего круга аналогий А.М. Хазановым был дан глубокий оружиеведческий анализ, включавший в себя проблемы его происхождения и хронологии. В качестве примера можно указать на главы III и V, где даны блестящие характеристики "скифскому" луку и защитному вооружению. Со знанием материала и привлечением всего известного корпуса письменных источников написан раздел по истории катафрактариев.

К сожалению, в хронологическом отношении книга А.М. Хазанова не смыкается с работой К.Ф. Смирнова, образуя существенный пробел в военной истории кочевых племен Южного Урала. Делая основной упор на изучении военного дела кочевников средне- и позднесарматского времени военное искусство прохоровцев осталось вне сферы исследования. Подобная ситуация носила объективный характер и была обусловлена недостаточным количеством археологического материала. Так, например, из 8 учтенных А.М. Хазановым наконечников копий прохоровского времени только два происходят с территории рассматриваемого региона (Прохоровка, Матвеевский). Подобная картина наблюдается и с другими категориями оружия, особенно защитного.

Некоторые замечания можно высказать и по отношению к главе VI, где рассматривается военное искусство сарматов.

Нельзя согласится с А.М. Хазановым в том, что у кочевников региона в VI-II вв. до н.э. не существовало каких-либо военно-политических объединений. Исследования "царских" курганов на Южном Урале свидетельствуют, что такие объединения появились [с9] уже в "савроматское" время (могильник Сара), а в начале прохоровского достигли большого могущества (могильник Филипповка).

Совершенно необоснованно А.М. Хазанов считает проблематичным существование у кочевников региона военных вождей в VI-II вв. до н.э. Материалы перечисленных выше памятников красноречиво свидетельствуют не только о наличии военной аристократии, но и профессиональных воинов-дружинников.

Накопленный материал позволяет сделать также и корректировку периодизации военного дела номадов исследуемого региона, которое А.М. Хазанов заключил в рамки VI-II вв. до н.э. (по автору I период). Дифференцированный подход к погребальным воинским комплексам позволяет выделить как минимум три периода между указанными выше столетиями, где каждому из них присущи свои особенности в плане эволюции, как оружия, так и военного искусства.

Однако совершенно бесспорным представляется замечание А.М. Хазанова о том, что принципы военной организации сарматов соответствовали родоплеменной структуре. Не вызывает также сомнений применение кочевниками этого времени (VI-II вв. до н.э.) тактики "ударного" кулака наряду с традиционной лавой. Справедливым является высказывание А.М. Хазанова о том, что рукопашная схватка играла у сарматов большую роль, чем у скифов, и о поразительной связи иранского военного искусства Аршакидского времени с оружием и военным делом сарматов.

В целом, подводя итог исследованиям А.М. Хазанова, следует признать, что они внесли значительный вклад в разработку проблемы, однако первый интересующий нас период VI-II вв. до н.э., как уже отмечалось выше, представлен слабо и акцент сделан на военном искусстве последующих столетий, т.е. тогда, когда сарматы попали в поле зрения античных авторов. Оказавшись в районах Северного Кавказа и Причерноморья, Подунавья, они перестали иметь отношение к кочевникам Южного Урала в территориально-хронологическом плане.

Во второй половине 70-х — начале 80-х годов было опубликовано несколько книг и статей, прямо или косвенно затрагивающих интересующую нас проблему.

Прежде всего, это относится к работам, где был введен в научный оборот новый материал по клинковому оружию. В совместной статье В.С. Горбунова и Р.Б. Исмагилова были опубликованы случайные находки мечей и кинжалов из Башкирии широкого хронологического диапазона в рамках раннего железного века [Горбунов, Исмагилов, 1976]. Всего были приведены данные по 12 кинжалам савроматского времени, 13 [с10] экземплярам раннесарматского и 13 экземплярам среднесарматского времени. Примечателен тот факт, что большая их часть происходит из районов, прилегающих к г. Стерлитамаку.

Несколько позже Р.Б. Исмагилов привел сводку случайных находок кинжалов с когтевидными и зооморфными навершиями, происходящих в основном из степных и лесостепных районов Башкирии [Исмагилов, 1976; Исмагилов, Скарбовенко, 1977; Исмагилов, 1980]. В обоих случаях автором было дано не только тщательное описание публикуемых экземпляров, но и приведен детальный оружиеведческий анализ. В частности, Р.Б. Исмагилов, обратив внимание на наличие перекладины, соединяющей волюты когтевидного навершия, считает этот элемент датирующим признаком, свидетельствующим о несколько более позднем времени бытования данного типа оружия. По его мнению, кинжалы рассматриваемого типа на Южном Урале имеют западные, скифские истоки своего происхождения.

Кинжалы с зооморфными навершиями, являющиеся пока довольно редкой находкой на территории исследуемого региона, Р.Б. Исмагилов совершенно справедливо связывает с южносибирскими (тагарскими) прототипами, оговариваясь, однако, что изготовлены они, были в местных оружейных мастерских.

Рассматриваемый промежуток времени был характерен не только для изучения военного дела кочевников Южного Урала, но и оседлого населения Волго-Уральского региона.

В этом отношении следует выделить монографии А.Х. Халикова и В.А. Иванова [Халиков, 1977; Иванов, 1984]. Для нашей работы они ценны, прежде всего, тем, что позволяют определить характер взаимодействия двух миров — оседлого и кочевого в военном отношении, причем это взаимодействие может быть зафиксировано как в отношении оружия, так и военного дела.

Несмотря на то, что книга А.Х. Халикова посвящена всему комплексу материальной культуры ананьинских племен, предметам вооружения уделено довольно пристальное внимание. Автор предложил несколько видоизмененную типологию мечей и кинжалов, положив в ее основу форму сечения клинка, дал оружиеведческий анализ другим категориям оружия (топорам, булавам, наконечникам копий и стрел), привлекая для этого широкий круг аналогий для всех категорий ананьинского вооружения. Предложенная автором книги хронологическая классификация на сегодняшний день остается вполне убедительной для датировки древностей финно-пермского населения.

Ананьинское оружие, исследованное А.Х. Халиковым, для нас важно и еще тем, что в отличие от степного населения региона оно [с11] четко документирует факт перехода от киммерийского-карасукского типа к раннескифскому. Причем следует отметить, что значительная часть ананьинского оружия найдена в закрытых комплексах. Это может свидетельствовать о том, что район Волго-Камья мог стать одним из источников проникновения в южноуральскую степь некоторых типов оружия, в частности клинкового, тем более что имеется точка зрения о частичной скифской принадлежности населения ранней ананьинской культуры [Членова, 1988].

В опубликованной в 1984 г. книге В.А. Иванова исследован комплекс вооружения ананьинских, караабызских, пьяноборских и мазунинских воинов. Для нас имеют интерес первые два, поскольку соответствуют хронологическим рамкам нашей работы. Вызывает, однако, сожаление тот факт, что караабызский комплекс вооружения в основном изучен в широких временных рамках II в. до н.э. — II в. н.э., что, очевидно, было обусловлено несовершенством хронологии и уровнем источниковой базы.

Автором прослежена динамика развития финно-пермского вооружения в вертикальной хронологической плоскости, выявлены местные и заимствованные формы оружия, исходя из имеющегося комплекса вооружения прослежена военная структура и возможная тактика ведения боя.

Попытка В.А. Иванова представить и прогнозировать возможный результат схватки между ананьинцами и "савроматами" может быть оспорена. Ананьинский комплекс вооружения, по данным того же автора, позволял вести бой как на дальней, средней, так и ближней дистанции в отличие от кочевников. Кроме того, на стороне оседлых племен были естественные и искусственные укрытия — лесная местность и городища.

Среди последних работ, где был обобщен накопленный археологический материал, на наш взгляд, следует назвать исследования Б.Ф. Железчикова и А.Х. Пшеничнюка. Несмотря на то, что эти работы посвящены всему комплексу материальной культуры кочевников Южного Урала, значительное место в них уделено анализу предметов вооружения, их хронологии и обобщению. Так, Б.Ф. Железчиков выделил тип кинжалов с грибовидными навершиями [Железчиков, 1980. С.8], а А.Х. Пшеничнюк в своей книге посвятил одну главу с замечаниями по хронологии и периодизации культуры рассматриваемого населения на примере наконечников стрел [Пшеничнюк,1983.С.76-78].

Кроме того, автором настоящего исследования было опубликовано несколько работ, где сделаны некоторые выводы о производстве и баллистике сарматских стрел, рассмотрена периодизация военного дела кочевников региона, введены в научный оборот материалы [с12] по редким или малоисследованным категориям сарматского вооружения (кинжалам и панцирям) [Васильев, 1990; Васильев, 1992; Васильев. 1993; Васильев, Пшеничнюк, 1995].

Заканчивая историографический обзор, нельзя не сказать о тех взглядах на сарматскую культуру в целом, которые сложились за последние десятилетия. Так, например, появилась и набирает все большее число сторонников, к которым мы относим и себя, точка зрения, отрицающая автохтонный характер культурогенеза кочевого населения региона. Практическое отсутствие на Южном Урале памятников "переходного", VIII-VII вв. до н.э., времени дало основание А.Х. Пшеничнюку и Б.Ф. Железчикову предположить, что ранние этапы формирования культуры рассматриваемых номадов проходили на более южных территориях [Пшеничнюк, 1983. С.126-127; Железчиков, 1986. С.55-57]. По мнению этих исследователей, появление кочевников в степной зоне Южного Урала следует датировать второй половиной VI или рубежом. VI-V вв. до н.э. Исходную территорию миграции было бы заманчиво видеть в районах Южного Приаралья с могильниками Уйгарак и Тагискен [Железчиков, Пшеничнюк, 1994. С.6]. Не исключено, что движение этих племен было вызвано походами персидских царей в Среднюю Азию в конце VI в. до н.э. и образованием Хорезма [Таиров А.Д., Гаврилюк А.Г., 1988. С.149]. По мнению перечисленных выше авторов, в степях Южного Урала в VI-II вв. до н.э. существовала единая прохоровская культура, прошедшая в своем саморазвитии несколько этапов. К такой же точке зрения склоняются Д.А. Мачинский и М.А. Очир-Гиряева. Кроме того, они вполне убедительно доказывают, что культуру кочевников Волго-Донского междуречья и Южного Урала нельзя рассматривать как одно целое. Несмотря на родственность этих группировок, все же между ними имеются серьезные культурные отличия [Очир-Горяева, 1987; Очир-Горяева, 1989; Мачинский. 1989].

Из краткого историографического обзора нетрудно отметить наименее разработанные моменты рассматриваемой проблемы и сказать о причинах, которые требуют еще раз вернуться к вопросам вооружения и военной организации кочевников Южного Урала. Накопленный за последние десятилетия археологический материал позволяет внести существенные коррективы в изучение этой проблемы.

Прежде всего, это касается традиционных географических рамок. Исследование военных вопросов у кочевников Волго-Донского и Южноуральского регионов в качестве одного целого, как это делалось до сих пор, не может быть признано верным. Так, еще К.Ф. Смирнов писал о различной политической ориентации тех и [с13] других, что само собой подразумевает наличие разных противников и. как следствие, различных военных организаций. По его мнению, первые тяготели к скифо-меотскому миру, вторые, очевидно - к ирано-среднеазиатскому [Смирнов, 1961. С.70; Смирнов, 1964. С.3]. Именно этот фактор заставляет рассматривать вооружение и военное дело двух кочевнических группировок отдельно, очертив территорию номадов Самаро-Уральского варианта в традиционных культурно-географических границах. Такую необходимость усиливает также само географическое положение региона. Здесь пересекались воинские традиции Востока и Запада, что выражалось в появлении и формировании специфических форм оружия, сочетавших, а себе европейские, среднеазиатские и сибирские элементы.

В связи с этим географические рамки настоящей работы будут ограничены степной и отчасти лесостепной зоной Южного Урала, включая Башкирию, Челябинскую, Оренбургскую, Актюбинскую и Уральскую области Казахстана. На востоке это бассейны рек Суундук, Орь и Жарлы, на западе — правобережье реки Урал и бассейн Самары, на севере — Демско-Бельское междуречье и южные районы Челябинской области, на юге — известные нам комплексы в районах Северного Приаралья и Устюрта.

Установление хронологических рамок настоящей работы в пределах VI-II вв. до н.э. обусловлено несколькими причинами. Во-первых, возросший по сравнению с 1961 г. археологический материал заставляет еще раз обратиться к проблеме вооружения и военного дела кочевников VI-IV вв. до н.э. Особенно это касается военного дела, поскольку на основании оружия, найденного в комплексах, на наш взгляд, возможно, выявить структуру войска и возможных противников номадов этого времени. К.Ф. Смирнов, использовавший в своей работе ограниченные данные и случайные находки, в свое время не имел такой возможности.

Во-вторых, исследования последних лет заставляют отказаться от традиционного деления культуры кочевников Южного Урала на савроматскую и раннесарматскую (прохоровскую) и считать степное население региона VI-II вв. до н.э. единым этнокультурным пластом, прошедшим в своем развитии несколько этапов.

В-третьих, как уже упоминалось, военное дело кочевников, но времени соответствующее прохоровской культуре, должно получить более глубокую оценку. В работах К.Ф. Смирнова и А.М. Хазанова ему уделено небольшое внимание, поскольку первый делал ударение на более ранний период, а второй на средне- и позднесарматское время. Таким образом, целый этап военной истории номадов IV-II вв. до н.э. выпал из поля зрения исследователей, хотя он, на наш взгляд, является наиболее информативным. [с14]

Памятники кочевников рассматриваемого региона VII-VI вв. до н.э. по-прежнему остаются крайне малочисленными. Подобный факт свидетельствует о незначительном количестве степного населения, появлявшегося в южноуральских степях эпизодически. Номады раннескифского времени, по всей вероятности, в VII-VI вв. до н.э. только формировали свои пастушеские маршруты, распределяя пастбищные угодья между родами и племенами. Массовое освоение степей Южного Урала начинается, как мы уже писали, лишь во второй половине или конце VI в. до н.э.

Таким образом, учитывая перечисленные выше причины и достижения предшественников в изучении этой проблемы, мы в своей работе определили два приоритетных исследовательских направления — оружиеведение и военное дело.

Первое подразумевает оружиеведческий анализ всех категорий вооружения и особенно тех, которые не получили оценки в свое время вследствие малочисленности находок. Накопленный материал позволяет внести существенные коррективы в типологию, хронологию и вопросы генезиса категорий и типов оружия на территории Южного Урала. Этот шаг даст возможность определить комплекс вооружения в различные хронологические периоды, с тем, чтобы на следующем этапе работы выйти на вопросы военного дела и его периодизации. Кроме того, в результате этой работы будет обобщен весьма значительный материал, что позволит облегчить составление свода источников по рассматриваемой проблеме. Исключением в этом плане явятся лишь наконечники стрел. Несколько десятков тысяч экземпляров этого оружия, найденного за последние десятилетия в ходе интенсивных полевых исследований, требуют специального и отдельного изучения, может быть с привлечением иных типологических и методических принципов. На прежнем уровне работа с этой категорией оружия должна вестись с целью уточнения хронологии и генезиса некоторых типов наконечников стрел, как это недавно проделала М.А. Очир-Горяева [Очир-Горяева, 1993. С.77-78].

Второе направление — исследования в области военного дела, включает в себя несколько вопросов. Во-первых, это периодизация самого военного дела, во-вторых, определение комплекса вооружения кочевников рассматриваемого региона, характерного для каждого отдельного периода, и, в-третьих, определение структуры войска на основании ассортимента оружия, найденного в комплексах, и, как следствие этого, тактики и возможных противников южноуральских номадов.

В настоящей работе будут использованы данные 425 погребений, исследованных в разные годы, вплоть до раскопок 1993 г., [с15] археологами Уфы и других городов Южного Урала. Хотелось бы выразить глубокую признательность Б.Б. Агееву, В.А. Иванову, Н.А. Мажитову, А.Х. Пшеничнюку, М.Х. Садыковой, В.К. Федорову, С.В. Богданову, O.И. Пороховой (Оренбург), С.Г. Боталову, (Челябинск), С.Н. Заседателевой (Орск), Р.Б. Исмагилову (Алма-Ата) за возможность ознакомиться с неопубликованными материалами и использовать их в своей работе. Кроме того, мы будем оперировать архивными сведениями Института археологии АН Республики Казахстан о раскопках на территории Казахстана экспедициями под руководством М.К. Кадырбаева, Б.Ф. Железчикова, В.А. Кригера, М.Г. Мошковой и других.

В методическом отношении реконструкция военной организации кочевников VI-II вв. до н.э. будет строиться на ассортименте оружия, происходящего из комплексов. О возможности такого подхода писали К.Ф. Смирнов [Смирнов, 1961. С.68] и А.Н. Кирпичников [Кирпичников. 1971, С.43]. Успешную попытку реконструкции военного дела финно-угров Южного Приуралья с применением такой методикой осуществил в 1984 г. В.А. Иванов [Иванов, 1984].

Случайные находки предметов вооружения нами учитываться не будут. По нашим данным, со времени публикаций В.С. Горбунова, Р.Б. Исмагилова и В.А. Скарбовенко принципиально новых типов оружия не поступало, а находки последних лет не несут информации о генезисе тех или иных типов вооружения кочевников Южного Урала.

Принимая во внимание тот факт, что пересмотр или корректировка хронологии древностей сарматской культуры есть тема отдельной работы или нескольких работ, мы в своем исследовании ограничиваемся только одним аспектом жизни кочевников Южного Урала (вооружение и военное дело) и принимаем основные хронологические принципы, разработанные нашими предшественниками. [с16]

Публикация:
В.Н. Васильев. Вооружение и военное дело кочевников Южного Урала в VI-II вв. до нашей эры. Уфа: Гилем, 2001