Несколько реплик по поводу корректности рецензирования

Критика зачастую не может избежать полемической заостренности, особенно критика, помещенная в неакадемическом, популярном издании. Жанр неизбежно диктует свои правила. Однако вряд ли можно оправдать законами жанра ситуацию, когда острота дискурса выражается в утрате чувства меры и отказе регулятивов, ответственных за наличие такого естественного, вроде бы, качества, как этика (необязательно даже профессиональная), когда критик сбивается на откровенно пренебрежительный, высокомерный тон. Невольно возникает вопрос: может быть, сам объект критического разбора провоцирует критика на резкие выпады?

Примером подобного «разгромного обличения» является рецензия на популярную книгу доктора исторических наук, заведующего сектором античной археологии ИИМК РАН, члена-корреспондента DAI Юрия Алексеевича Виноградова, посвящённую военному делу доримского Боспора¹. Рецензия была опубликована в № 28 военно-исторического журнала «Para bellum» за 2007 (2008) год.

Рецензент – довольно известный петербургский историк, автор множества публикаций по различным вопросам военной истории, преимущественно античной. Однако, первое, что обнаруживает созданный им новый текст – странное несоответствие как формату критического отзыва в популярном журнале, так и нормам строгого академического анализа.

Поводом для написания критической рецензии может, к примеру, послужить появление заметной научной работы, насыщенной смелыми, но бездоказательными или спорными идеями, публикация яркой, но рискованной гипотезы. От критика в этом случае требуется детальное знание историографии по вопросу и пристальное знакомство с материалом. Такого рода рецензии публикуются в научных периодических изданиях, рассчитанных на специалистов. Рецензирование популярной книги, казалось бы, не предполагает переход на язык строгой научной полемики. Ведь в популярных сочинениях, адресованных широкому кругу читателей, гипотетические построения обычно сведены к минимуму, а важнейшие факты подаются в той трактовке, которая признана академической наукой. С другой стороны, популярный формат позволяет автору высказать собственные точки зрения на какие-то дискуссионные проблемы, поделиться своими догадками, не перегружая текст избыточной аргументацией и ссылками. Необязательность в рамках популярного издания обстоятельной доказательной базы, казалось бы, снимает саму возможность досконального критического разбора. Однако в рецензии, предложенной вниманию читателей журнала «Para bellum», специфика рецензируемого текста проигнорирована начисто. Избрав объектом критики научно-популярную книгу, рецензент обрушивается на неё во всеоружии исследовательского инструментария, подкрепляя свои тезисы развернутым научным аппаратом. По стилистике предложенная рецензия больше всего напоминает формальный отзыв на автореферат диссертации, поданный в виде суровой отповеди.

Таково, впрочем, только самое поверхностное впечатление. Внимательное ознакомление с текстом рецензии и сличение некоторых пассажей с теми местами книги Ю. А. Виноградова, которые подвергаются критике, разительно меняет эту картину. Прежде всего, некоторые упреки, прозвучавшие в рецензии, хочется сразу же вернуть самому рецензенту. Так, сумбурность изложения, тяжёлый, неудобочитаемый язык и стилистические несуразности характерны для многих из его собственных работ. Не стала исключением и эта рецензия. Поэтому несколько нарочито, даже претенциозно звучит в устах рецензента следующая посылка: “К чисто стилистическим недочетам можно отнести…”. Рецензент критикует здесь “нелепое наименование гражданской войны на Боспоре между сыновьями Перисада I”, которое у Ю. А. Виноградова, якобы, названо стычкой. Претензия обнаруживает, по-видимому, невнимательность рецензента или нежелание воспринимать текст в целостности, поскольку в противном случае он заметил бы, что употреблённое Ю. А. Виноградовым слово «стычка» в контексте (с. 92), не будучи вырвано из ткани повествования, вполне уместно. Войне сыновей Перисада посвящена в книге целая глава (!), причем конфликт на той же странице назван «тяжелой междоусобицей». Буквально же автор пишет следующее: «…стычку между братьями стоит рассматривать не как простую междоусобицу, не как небольшую «гражданскую войну», по выражению М. И. Ростовцева, а как столкновение мощных варварских группировок. Разумеется, конфликт начался из-за спора за боспорский престол, но с вовлечением в борьбу варварских племен он явно перерос рамки простой междоусобицы и превратился в явление отнюдь не чисто боспорской истории» (Там же). Как видим, именно стилистически определение вооруженной борьбы между наследниками Перисада у Ю. А. Виноградова вполне оправданно: династический, так сказать, внутрисемейный раздор перерос в серьёзный конфликт между крупными племенными объединениями, преследовавшими собственные интересы, спровоцированная стычкой братьев «гражданская война» одновременно актуализировала конфронтацию скифов и новой в регионе военно-политической силы, сарматов (с. 93). Как увидим далее, все критические выпады рецензента выдержаны в том же духе, все они могут быть оспорены. К тому же, наряду с небрежностью, их отмечает категорически недопустимый тон. Так, следующая инвектива, также касающаяся стиля рецензируемой книги, звучит непозволительно фамильярно: “…подчас этот стиль даже перерастает в излишне популярный, можно сказать, популярно-наивный”. Не имея ученой степени, рецензент был несколько сдержанней в оценках.

Претензии, высказанные рецензентом относительно рецензируемого текста, не всегда возможно прокомментировать. Подчас создаётся впечатление, что он полемизирует сам с собой или со своим, порой искаженным пониманием прочитанного. Так, с собственным представлением рецензент спорит по поводу побед понтийского стратега Неоптолема над варварами, игнорируя логику рассуждений Ю. А. Виноградова или, возможно, просто не вполне разобравшись. Тут стоит напомнить, что сам Ю. А. Виноградов в предуведомлении читателям оговаривается: «многие содержащиеся в работе выводы и реконструкции являются не более чем гипотезами, нуждающимися в дальнейшем исследовании и проверке новым материалом» (с. 8). Многие высказывания рецензента в этом свете смотрятся просто нелепыми, особенно учитывая объект критики – научно-популярное издание, рассчитанное на широкую читательскую аудиторию. В одном и том же абзаце рецензент противоречит сам себе, сначала упрекнув Ю. А. Виноградова, пишущего о сомнительности успешного применения фаланги и легионного построения в условиях причерноморской степи, а затем, в полном согласии с только что оспоренным высказыванием, утверждая, что применение фаланги в степи “бесполезно с тактической точки зрения”. Если уж критиковать рассуждения автора о фаланге, то можно было бы подвергнуть сомнению уверенное постулирование самостоятельной фазы фалангового боя с применением клинкового оружия (с. 31), хотя и это – второстепенный и неоднозначный вопрос. Но возражения, приведённые рецензентом, касаются не сути написанного, а вторых и третьих смыслов и умозрительных прочтений. Пространный пассаж, посвященный рецензентом скифскому вооружению, якобы недостаточно освещенному в книге, смехотворен. Для Ю. А. Виноградова данный сюжет (в формате рассматриваемой книги) занимает, скорее, факультативное место. Рецензент же, похоже, просто пользуется случаем щегольнуть своим знакомством с работами русских и украинских скифологов.

Чем не нравится рецензенту описание скифского панциря на с. 21 мне категорически непонятно. Замечание же автора о том, что скифские панцири «всегда оставались своими – «родными» чешуйчатыми» (с. 22), против чего так решительно высказывается рецензент, вполне соответствует наблюдаемой в археологии картине: здесь подразумевается, прежде всего, тот несомненный факт, что в отличие от некоторых других элементов паноплии (например, шлемов)², корпусной доспех у скифов никогда не вытесняется в массе греческим импортом. Уже Е. В. Черненко приводил в своей классической монографии более двухсот находок чешуйчато- и пластинчато-нашивных и комбинированных скифских панцирей, теперь их известно значительно больше.³ И на несколько сотен доспехов местного производства – единственный монолитный греческий нагрудник, происходящий из погребения неясной этнической принадлежности?⁴ Для сравнения можно указать многочисленные находки греческих корпусных доспехов во Фракии – там, в самом деле, греческие бронзовые панцири получили широкое распространение среди представителей племенной знати⁵. Очень показательная параллель. А вот кому в действительности принадлежали упоминаемые рецензентом бронзовые греческие нагрудники и как они попали в Северное Причерноморье, вовсе не очевидно, в связи с чем заявление рецензента, что их «явно использовала местная племенная знать» некорректно, а может быть и ошибочно.

Возможно, это неизвестно рецензенту, но в отношении уникального нагрудника из Елизаветинского кургана № 6, хранящегося ныне в Эрмитаже (инв. № Ку 1914 8/1), всё вообще не так просто. Насчёт его датировки Ю. А. Виноградов высказал интересное, хотя далеко небесспорное мнение.⁶ Также есть у Ю. А. Виноградова предположения и насчёт обстоятельств, благодаря которым этот памятник оказался в одном из погребений Елизаветинской курганной группы, скифская принадлежность которой, кстати, бесспорно не доказана. Высказывалось даже предположение (не получившее, впрочем, признания) о том, что в некрополе были захоронены греки.⁷ Традиционная и, по-видимому, преобладающая точка зрения связывает эти захоронения с меотами⁸: «…находки большого числа скелетов людей и лошадей свидетельствуют о меотском обряде погребения»⁹. Согласно версии Ю. А. Виноградова, могила, из которой происходит нагрудник, принадлежала, возможно, какому-то меотскому царьку, а греческий доспех мог входить в число боспорских дипломатических даров.¹⁰ Так или иначе, вопрос об этнической принадлежности погребений в Елизаветинском курганном могильнике остается дискуссионным и требует серьёзного исследования. Но в рамках научно-популярной книжки не все гипотезы уместно высказывать, а тем более не все возможно аргументировать, чем и объясняется отсутствие в критикуемой монографии данного сюжета.

Характеризуя посвященные военно-исторической проблематике главы книги, рецензент пишет: “Тут особенно много неточностей, неясностей и даже ошибок”. Парадоксальность ситуации в том, что всё вышеперечисленное – неточности, неясности и, даже, ошибки – присутствуют в самих критических пассажах рецензии, посвященных мнимым ошибкам рецензируемой книги.

Прежде всего, неточности терминологические. Рецензент учит Ю. А. Виноградова, как “лучше отличать чешуйчатые панцири от пластинчатых, а не считать эти типы брони идентичными”, в то время как в отечественном оружиеведении для вторых (в понимании рецензента) принят термин «ламеллярные», в отличие от чешуйчато- или пластинчато-нашивных.¹¹ Рецензент с плохо скрываемым апломбом попрекает автора: “И конечно же халкидский шлем не имел никакого «нашейника», как это утверждается в книге (с. 34), только назатыльник был стандартной частью в конструкции этого шлема”. Ну что ж, нет для принятого в англоязычной литературе термина neck-piece (нашейная пластина) адекватного русскоязычного понятия. Ю. А. Виноградов предложил собственный вариант, возможно, не слишком удачный, но вполне адекватный, в отличие от термина «назатыльник», обозначающего, вообще-то, часть шлема, прикрывающую затылок. То, что тем же термином в русскоязычной литературе по традиции обозначают и характерный элемент греческого шлема, защищающий шею, – ну так это от плохо разработанной терминологии, только и всего. Для «иллирийских» шлемов или, допустим, для «коринфских» (от ранних форм и до экземпляров группы Мирроса включительно) можно говорить о глубоком назатыльнике, но для «коринфского» шлема группы Гермиона и для «халкидского» такое определение оказывается неточным. Эти шлемы имеют чётко выделенный венец, который сзади образует прикрытие шеи, отделенное от назатыльника тульи выраженным уступом. Если бы рецензент, скажем, вежливо попенял автору за неудачный (допустим) калькированный вариант предложенного им термина, это было бы корректно. А так он просто демонстрирует недостаточную осведомленность в оружейной терминологии. Кстати, сами греки называют данный элемент шлема словом καταυχένιον, «нашейник»,¹² то есть точно так же, как и критикуемый автор.

Совершенно напрасно рецензент иронизирует по поводу источников Ю. А. Виноградова в области истории античного вооружения – вопреки его утверждению, автор книги, естественно, не ограничился сочинением Питера Коннолли (и Петроса Динциса?), поэтому вполне в соответствии с распространенной в современной историографии практикой называет «халкидский» шлем «халкидским», вне зависимости от того, подвижные у него нащечники или нет, поскольку данная особенность не является типообразующей. Сошлюсь по этому поводу на серьезное современное исследование, коллективную монографию «Античные шлемы»¹³. Рецензент же, не знакомый, судя по его замечаниям, с этой и некоторыми другими работами по античному вооружению, следует устаревшей традиции, укоренившейся, главным образом, в русскоязычной литературе. Здесь следовало бы не поучать, а осветить историографию вопроса и его современное состояние. Не случайно П. Коннолли специально оговаривается, что не будет в формате своей книги (заметим, тоже популярной) обсуждать вопрос о правомочности употребления термина «аттический тип»: «I have no intention of arguing whether it should or should not be called that – in this book an Attic helmet means one similar to the Chalcidian but without a nose guard»¹⁴. Рецензент, зачем-то пренебрежительно отозвавшись о П. Коннолли (который, как видим, применяет традиционное определение «аттический тип», хотя и выделяет его, в отличие от рецензента, не по шарнирным нащечникам, а по оформлению лицевого выреза), ссылается на монографию П. Динциса. Но частное мнение Петроса Динциса, полемизирующего с Эмилем Кунце, – это мнение, а не истина в конечной инстанции, причем мнение довольно спорное. Рецензент волен разделять его, но это не означает, что Ю. А. Виноградов в чём-то заблуждается, придерживаясь другой, строго говоря – более последовательной и ясной типологии. В скобках замечу: П. Динцис тоже, в отличие от не вполне разобравшегося рецензента, выделяет «аттический шлем» по комплексу признаков, одним из которых является оформление налобника. То есть, по большому счету, тот же, что и у П. Коннолли. Не нравится рецензенту П. Коннолли – можно обратиться к статье Германа Пфлюга в упомянутой Antike Helme, S. 137 – 150.

Впрочем, возможно, эту монографию, вышедшую двадцать лет назад, рецензент заодно с книжкой П. Коннолли считает устаревшей? Процитирую: “П. Коннолли является все же специалистом по римскому военному делу — греческое он знает куда как хуже, а, кроме того, сама книга устарела: она была написана четверть века назад”. Тем не менее, сам рецензент не гнушается сослаться на книгу П. Гринхолла, вполне добротную, но вышедшую более трети (!) века назад¹⁵. Вот тут бы и усомниться критику в том, а не устарела ли информация, на которую он ссылается! Увы, ссылка приведена как раз на пересмотренную локализацию центра производства так называемых «халкидских» ваз, которые, согласно разделяемой большинством специалистов точке зрения, изготовляли в Регии¹⁶. Этот вариант предполагает, впрочем, некоторый компромисс с отведенными в целом представлениями о вопросе, актуальными во времена издания Chalkidische Vasen А. Румпфа: Регий был основан халкидянами и колонистами из дочерней Занклы. Однако, и «халкидская», и «этрусская» (зачем-то тоже упомянутая рецензентом) версии убедительно отведены, причем уже достаточно давно, в начале 70-х. Исследование Андреаса Румпфа, посвященное халкидским вазам, было издано, кстати, в 1927 году – это к замечанию рецензента насчет устаревания литературы. Впрочем, по части стилистической классификации работа А. Румпфа признается современными специалистами безупречной и сохраняет в полной мере свою актуальность. Термин же «халкидский шлем», предложенный Адольфом Фуртвенглером ещё в 1890 г., Дж. Бордман квалифицирует как введённый по ошибке¹⁷, подразумевая пересмотр прежней атрибуции места изготовления расписных ваз одноименной группы. А вот существование в древности на Эвбее (в Халкиде) и на Халкидике развитых торгово-ремесленных центров, специализировавшихся на оружейном производстве, вполне вероятно.

Что же касается книги П. Коннолли, то в 1998 г. вышло её второе издание¹⁸, куда автором были внесены некоторые исправления, учтены некоторые новые находки. То есть выходит не “четверть века”, а всего десятилетие.

С типами и типологиями в рецензии вообще есть сложности. Например, касательно времени появления изображений тиаровидного (иначе «фригийского») шлема рецензент наставляет Ю. А. Виноградова: “следовало бы указать, что намного раньше этот тип шлема был известен в Малой Азии”. Здесь типообразующей характеристикой (Grundtypus П. Динциса) для автора рецензии служит характерное оформление верха тульи, при полном несоответствии остальных параметров. П. Динцис, хотя и объединяет все тиаровидные шлемы в границах общей эволюции, между прочим, характеризует позднехеттские как «derartige», «gleichen» – «подобные», «похожие»¹⁹. Для греческого исследователя принципиальна эволюция формы в широкой хронологической перспективе, поэтому он a priori принимает за исходный прототип шлемы позднехеттских изобразительных памятников²⁰, а происхождение формы относит к еще более раннему, хеттскому времени²¹. Подчеркну, что даже предполагая возможную связь между ранними анатолийскими шлемами и греческим тиаровидным шлемом классического периода (замечу, отнюдь неочевидную и, на сегодняшний день, недоказуемую), относить первые и второй к одному типу (в техническом, а не бытовом значении) неправильно. Ведь и собственно греческие шлемы с тиаровидной тульей (IV в. до н. э.) сводить в один тип методически неверно, поскольку такое оформление верхней части тульи может иметь как шлем «халкидского» типа (с наносником), так и «аттического» (с козырьком). При этом, повторюсь, никаких реальных оснований для того, чтобы безапелляционно утверждать преемственность между шлемами позднхеттской иконографии и «тиаровидными» шлемами греческой классики, нет: «Beim heutigen Forschungsstand kann die kontinuierliche Benutzung des phrygischen Helms in Kleinasien seit dem 8. Jh. bis in die klassische Zeit noch nicht beweisen werden»²². Но даже если такие основания появятся, позднехеттские шлемы все равно останутся не более, чем прототипом (Vorläufer П. Динциса), отличным от классического греческого шлема с подобно оформленной тульей.

Если бы рецензент лучше разбирался в этой проблематике, он бы возразил Ю. А. Виноградову по существу: да, в самом деле, первые изображения классических греческих шлемов с тиаровидной тульей восходят ещё к V в. до н. э. (и малоазийские шлемы IX/VIII – VII вв. тут совершенно ни причём). Но рецензент этого, судя по всему, не знает. В другом месте он упоминает “панцирь греческого типа у пехотинца, изображенного на гребне из кургана Солоха”. При чём же здесь тип? Тут можно говорить только о сходном облике – и материал, и покрой данного панциря отличны от греческих аналогов.

“Автор явно слабо разбирается собственно в военном деле, в частности, в боевых построениях, вооружении и в тактике греков” – пишет рецензент. И затем на целый абзац придирается к несущественным мелочам или просто фигурам речи, воспринятым буквально. Ярким примером подобной тенденциозности является следующее заявление: “Гоплиты в фаланге, как считает автор, стояли «плечом к плечу» (с. 30), однако ясно, что небольшие интервалы между воинами были необходимы им для действия копьями”. Складывается впечатление, что такое понятие, как «метафора», рецензенту незнакомо.

Для полнейшего представления об уровне критики стоит сличить два фрагмента (первый принадлежит рецензенту): “После же битвы греки обычно далекого преследование не производили (…) тогда как автор почему-то придерживается противоположного мнения (с. 31)” (истинность этого замечания должны засвидетельствовать аж две ссылки). Процитирую критикуемый пассаж Ю. А. Виноградова: «…преследование разбитого противника осуществляли отряды конницы и, очевидно, опять же легковооруженные воины». Любопытно было бы поинтересоваться, где здесь сказано о далёком преследовании? По-видимому, рецензент просто не может удержаться от соблазна продемонстрировать знакомство с работами Н.-Дж.-Л. Хэммонда и Н. Секунды.

Некоторые выпады рецензента вызывают недоумение. Так, он пишет (о лагере Сатира перед битвой на р. Фат): “Автор полагает, что построение лагеря табором из телег «очень характерно для кочевников» (с. 86), однако можно заметить, что и оседлые народы широко применяли этот вид укрепленного лагеря, который во время похода удобно составить из обозных повозок. Например, это делали индийцы-кофеи, гельветы, китайцы, готы, франки, славяне, византийцы, чехи и т. д.”. Ну и что? Это как-то противоречит написанному Ю. А. Виноградовым? Или, может быть, для боспорцев на рубеже IV – III вв. тоже был характерен «вагенбург»? Или для фракийцев и греков (наемников Сатира)? Для кого-то ещё в названное время в указанном регионе? Между тем, подавляющее большинство в армии Сатира составляли союзники-скифы (народ кочевой). Где в словах Ю. А. Виноградова крамола? Это такая же нелепая придирка, как назидательное рассуждение рецензента о “боевых порядках” варваров. Ведь совершенно очевидно, что Ю. А. Виноградов противопоставляет «правильное» построение эллинов «неправильному» варварскому, в полном согласии с античной традицией, ссылаясь на Страбона (VII, 3, 17; число подобных ссылок можно умножить, о чем рецензент прекрасно осведомлен). Понятно, что тактика рассыпного или несомкнутого строя может быть сложно организованной (подчас куда сложнее, чем классическая фаланга), но вдаваться в тонкости такого рода по периферийному вопросу – для популярной книги, по меньшей мере, избыточно.

О другом дискуссионном (по вполне резонному, на этот раз, мнению рецензента) положении Ю. А. Виноградова сказано: “Автор, в частности, рассматривает местные мечи в боспорских погребениях как имеющие символическое значение (с. 48), но, с другой стороны, можно рассматривать это оружие и как простое заимствование в военной сфере”. По прочтении процитированной фразы складывается впечатление, что рецензент предельно невнимателен. На страницах 42, 43 и 48 Ю. А. Виноградов как раз и пишет, что находки мечей местных типов на некрополях и греческих клинков на поселениях демонстрируют любопытную картину, исчерпывающе объяснить которую простым заимствованием местного вооружения не получается. Символическую, по-видимому, охранительную функцию помещавшегося в могилу оружия демонстрируют, например, находки предметов вооружения (в том числе скифских наконечников стрел) в детских и женских погребениях.²³ Несмотря на то, что гипотеза Ю. А. Виноградова встретила и критическую оценку²⁴, отмеченный им феномен распределения находок вооружения получает, похоже, подтверждения в новейших исследованиях боспорских памятников.²⁵ Подчеркну, что полемизирующий с Ю. А. Виноградовым по данному вопросу Д. В. Григорьев осторожно замечает: «арифметически мечи греческого типа, среди найденных на поселениях, действительно преобладают, но не абсолютно. Следовательно, о подтверждении идеи говорить рано. Надо ожидать вероятных будущих находок»²⁶. Рецензент же, не опровергая аргументацию Ю. А. Виноградова (и как будто бы вовсе её не заметив), возвращается к деликатно оспариваемой в книге упрощенческой, ничего не объясняющей версии “простого заимствования”. Своих аргументов в её пользу рецензент, разумеется, не приводит.

“Ю. А. Виноградов полагает, что боспорский царь Сатир был ранен в схватке копьем, которое могло быть отравлено (с. 91), между тем нам известны лишь отравленные стрелы на вооружении жителей Северного Причерноморья, в частности, у скифов и сарматов” – отмечает рецензент и приводит длинный перечень ссылок на Плиния и на Овидия (тогда бы уж и на Страбона, что ли – XI, II, 19 – не сарматы, конечно, но тоже недалеко, и тоже про стрелы). Возникает вопрос: с какой целью? Чтобы подтвердить свидетельствами практику использования кочевниками Причерноморья отравленных стрел? Чтобы оттенить таким образом отсутствие свидетельств применения отравленных копий? “Об отравленных копьях в источниках, насколько мне известно, речи нет, а сам царь вполне мог погибнуть и от банального заражения крови” – резюмирует рецензент. Но стоило ли вообще столь обстоятельно обсуждать этот вопрос? Ведь у Ю. А. Виноградова написано следующее: «В завязавшемся бою Сатир был ранен копьем в руку, рана оказалась столь серьезной (может быть, копье было отравлено), что этой же ночью царь скончался». То есть Ю. А. Виноградов не “полагает”, а высказывает предположение в скобках (!) и в необязательной форме. В подобном предположении нет ничего невероятного на фоне отмеченного источником факта скоропостижной смерти Сатира и, одновременно, при отсутствии видимых указаний на несовместимые с жизнью повреждения жизненно важных органов. Да, Сатир мог умереть от банального заражения крови, а мог – от небанального воздействия яда. При отсутствии чётких указаний на причину смерти оба предположения абсолютно равносильны и одинаково недоказуемы, несмотря на все приведённые рецензентом ссылки.

“Встречаются в книге и лингво-исторические ошибки” – сурово утверждает рецензент. Далее он констатирует (по поводу интерпретации изображённых на граффити из Нимфея всадников): “Термин «катафрактарий» автор переводит с греческого языка как «прикрытый доспехом» (с. 108), хотя catafractarius — это латинское название конника, образованное от греческого наименования панциря”. Между тем, предложенное объяснение термина (а не прямой перевод) вполне корректно. Процитирую в этой связи С. М. Перевалова: «Кавалерия эта в современной науке получила название катафрактариев (греч. – «панцирники»)».²⁷ Греческое καταφρακτος – не “наименование панциря”, а буквально – «отовсюду защищенный», «прикрытый (броней)»²⁸, откуда и латинское название панциря, и, соответственно, латинское же название панцирного конника. Понятно, что в формате популярного издания вдаваться в пространные филологические комментарии по этому поводу просто незачем. Так что ошибки тут нет, как нет её и в случае с термином для обозначения корпусного доспеха – если не передёргивать, как это делает рецензент, и не «вчитывать» в написанное Ю. А. Виноградовым нарочитый, надуманный смысл. Словом θώραξ греки определённо обозначали корпусной доспех (как родовое понятие) и в том числе – металлический панцирь, двустворчатую кирасу (у Павсания – γυαλοθώραξ). Ю. А. Виноградов приводит греческий термин, чтобы оттенить современное название этого доспеха, «закрепившееся в научной литературе» (с. 37–38) – «анатомический панцирь». И уж определенно ниоткуда не следует, что автор “считает, что лишь металлическую кирасу греки именовали «торакс»”. Если читать книгу не по диагонали, это совершенно очевидно. Что же касается полотняных панцирей (знакомых, кстати, не только Гомеру, но и Алкею), то, полемизируя с Ю. А. Виноградовым относительно их распространённости в архаический период, рецензент договаривается до того, что оспаривает непререкаемый для историка примат письменного источника, ссылаясь на иконографию (и неизбежно вступая на зыбкую почву произвольных интерпретаций и догадок).

Кстати, само замечание рецензента касательно нимфейских граффити с мнимыми катафрактариями можно было бы принять: действительно, утверждать категорически, что изображенные всадники – катафрактарии, конечно же, нельзя. Но Ю. А. Виноградов, при ближайшем рассмотрении, и не настаивает на этом (даже оговаривается – «как будто изображённых», с. 107). Для учёного принципиальна этническая принадлежность представленных на граффити персонажей. Предполагая в изображенных всадниках в конических шлемах сарматов, Ю. А. Виноградов пишет о характерной для сарматского военного дела практике применения тяжелой ударной конницы, для которой в современной историографии существует устойчивый термин – «катафрактарии». Дискуссии, ведущиеся отечественными специалистами вокруг корректности этого термина и границ его применения,²⁹ по большей части представляют академический интерес и неуместны на страницах популярной книги. А вот изображены ли на нимфейских граффити именно такие всадники, или конники в легком снаряжении и без пик-контосов – этого, повторюсь, со всей определенностью мы, в самом деле, сказать не может, учитывая сам характер источника. Показательно, что, коснувшись по-настоящему существенного вопроса, рецензент проявляет (едва ли не единожды) уместную сдержанность в формулировках.

Натяжка, чтобы не сказать – откровенная подтасовка, обнаруживается в следующем утверждении рецензента: “В монографии говорится, что на рельефах знаменитого храма Афины Никифорос в Пергаме представлено только кельтское оружие”. На указанной странице (с. 128) автор не рассматривает детально всю программу рельефной декорации храма Афины Никефоры, а лишь окказионально упоминает её, говоря о кельтской компоненте эллинистического вооружения. Надо быть крайне пристрастным, чтобы так интерпретировать написанное и вменять Ю. А. Виноградову представления о вопросе в духе Поля Куиссена. Кстати, сам рецензент, когда это требуется ему для аргументации сомнительного тезиса, с легкостью ссылается на пергамские рельефы, интерпретируя изображенные на них детали колесниц как кельтские³⁰.

Ещё большая невнимательность, чтобы не сказать наивность, читается в замечании рецензента насчёт того, что он предлагает квалифицировать “то ли как сумбурность в изложении, то ли в качестве фактических ошибок”: “Исходя из информации на странице 11 получается, что номады уже в древности принесли в Причерноморье стремена, появление которых в Европе обычно связывается с аварами”. Между тем, автор пишет в указанном месте (и это невозможно не заметить) о глобальных процессах в широкой исторической ретроспективе, оперируя периодами, исчисляющимися сотнями лет, без какой-либо четкой привязки к древности. Более отчетливо та же мысль выражена в другой работе Ю. А. Виноградова: «Дело в том, что степи Северного Причерноморья являются частью великого пояса степей Евразии, по которому периодически (раз в 200 – 300 лет) происходили перемещения кочевников с востока на запад. Для древней истории можно назвать скифов, сарматов, аланов и др., для средневековой – гуннов, хазар, печенегов, половцев, татаро-монгол и др.)»³¹. Подставим в нужном месте аваров, венгров…

Нелепа придирка к “утверждению” автора, что “неудачные походы на скифов Дария I и Зопириона имели один и тот же результат (с. 23)”. Кстати, у Ю. А. Виноградова написано иначе: «такая же печальная судьба». Ну и что? Да, результат походов один и тот же – неудачный. «Правдоискательство» рецензента, уточняющего, что “персидский царь с частью войска спасся, а македонский стратег со своей армией погиб”, мягко говоря, чрезмерно.

Не менее комично смотрится следующий пассаж: “…надо заметить, что достаточно странным выглядит неиспользование в работе единственной монографии на тему, написанной польским археологом М. Мельчареком, которая лишь однажды декларативно упомянута в библиографическом описании”. Мало того, что доримскому Боспору в этом сочинении отведено второстепенное место, названный труд Мариуша Мельчарека представляет собой компиляцию русских и украинских работ, не последнее место среди которых принадлежит статьям Ю. А. Виноградова (иллюстрация на Pl. II, кстати, позаимствована как раз из его статьи³²). Стоило бы обратить внимание и на то, что сам М. Мельчарек пишет по поводу своих источников³³. Ю. А. Виноградов, учёный, которого рецензент свысока, как студента-первокурсника, попрекает за недостаточную проработку литературы, принадлежит к плеяде исследователей, трудами и открытиями которых стало возможно само написание означенной книжки М. Мельчарека. Так что вопрос о том, следовало ли Ю. А. Виноградову “использовать” вторичную, заведомо компилятивную работу, носит, скорее, риторический характер.

Критика оружиеведческих пассажей также ярко демонстрирует крайнюю пристрастность рецензента, причудливо сочетающуюся, подчас, с недостаточной компетентностью. Можно согласиться, что в описании щита типа «тюреос» (с. 119) вместо деепричастия «надев» во избежание двусмысленности следовало бы, конечно, употребить другое: «взяв». В остальном описание конструкции щита абсолютно адекватно, и, соответственно, представления автора о способе его удержания совершенно правильны. Рецензент же, акцентируя внимание на неудачном выражении, приписывает Ю. А. Виноградову неверное представление о предмете.

О гоплитском щите рецензент пишет, что “этот тип щита использовался в Италии и Малой Азии, поэтому формулировка автора, что «не все древние народы… восприняли … это изобретение» (с. 36) выглядит излишне обобщенной и категоричной”. Остаётся неясным, обобщенной или категоричной кажется эта формулировка критику? На самом деле никакой категоричности в словах Ю. А. Виноградова нет. Действительно, можно абсолютно уверенно утверждать, что многие народы древности (упомянутые Ю. А. Виноградовым скифы или, например, фракийцы) применяли щиты с иначе устроенными кожаными или деревянными рукоятями, держа их кистевым хватом. Под “обобщенностью” же, не иначе, понимается отсутствие в тексте исчерпывающего перечня народов и племен, по тем или иным причинам не воспринявших «аргивский» щит с двумя рукоятями.

Та же картина с мечами. Рецензент называет “неточным … утверждение автора о появлении прямого меча ксифоса к эпохе Греко-персидских войн (с. 40): меч постепенно эволюционировал от длинного архаического к более короткому классическому”. Но на с. 39 – 40 Ю. А. Виноградов как раз и рассматривает эволюцию длинно-клинкового оружия, отмечая тенденцию к уменьшению длины клинка и говоря о том, что тот самый тип меча, который характерен для классического периода, «уже существовал к началу Греко-персидских войн» (с. 40). Ничего некорректного в этом высказывании нет. Более того, в таком свете вполне возможно говорить о синхронном распространении однолезвийных искривленных клинков, фиксируемом во второй половине VI в. до н. э., накануне Греко-персидских войн. Соответственно, к их началу оба вида клинкового оружия уже были на вооружении эллинов.

Филологические эскапады рецензента также выглядят здесь не вполне уместно. Для него не может быть тайной, что использование аутентичной терминологии для античного оружия зачастую крайне проблематично и далеко не всегда оправданно. Приведённые Ю. А. Виноградовым термины даны в корректных и понятных значениях, а «уточнения» рецензента свидетельствуют только о том, что в словоупотреблении современных исследователей существуют неизбежные разночтения, порождаемые не всегда ясным и, зачастую, неоднозначным словоупотреблением дошедших до нас письменных источников. Как метко выразился по данному поводу (как раз по вопросу разночтения «копис»/«махайра») профессор Э. Снодграсс, «the Greeks seem to have been highly inconsistent in their nomenclature of weapons»³⁴.

Рецензент, кстати, сам ссылается на Ксенофонта (Xen. Eq. 12, 11), употребляющего слова κοπις и μαχαίρα как синонимы. В данном случае принципиально не то, что это, возможно, инспирировано требованиями стиля, а то, что такое словоупотребление санкционировано аутентичным свидетельством. Отмеченная рецензентом “тенденция наименования первым словом греческого оружия типа турецкого ятагана, а вторым—варварского клинка типа серпа” не столь очевидна. Термин μαχαίρα применительно к эллинскому клинковому оружию засвидетельствован в традиции (Plut. Alex. 32, 16) и надежно зафиксирован эпиграфикой – в амфипольском уставе³⁵ и в инвентарях храма Аполлона на Делосе³⁶ и Эрехтейона³⁷.

Если бы рецензент лучше ориентировался в оружиеведении, он, конечно, возразил бы против данной Ю. А. Виноградовым на с. 41 характеристики поражающих свойств однолезвийного клинкового оружия и особенностей его применения. Эта характеристика близко к тексту воспроизводит описание, данное в примечании в работе Н. И. Сокольского³⁸. Любопытно (для меня данный факт необъясним), что наряду с неточным, в том же тексте дано совершенно верное описание механики удара махайрой «с легким оттягиванием руки назад, при котором в полной мере проявлялись и режущие свойства этого оружия»³⁹. Однако реальных неточностей рецензент не замечает, предпочитая измышлять мнимые.

Откровенной придиркой выглядит и замечание о длине гоплитских копий, с мелочной ссылкой на ее вычисления по вазовым изображениям. Такие расчёты как правило крайне условны, более того – субъективны. Приводя длину копья в границах между 2 и 3 метрами Ю. А. Виноградов не пишет ничего еретического: да, гоплитские копья имели длину менее трёх метров и более двух. Какую мы назовем среднюю длину – 2,3 м, 2,4 м, 2,5 м, 2,7 м или какую-то иную, – это уже вопрос исследовательских предпочтений. При отсутствии бесспорно определимых параметров отказ от мнимой точности в пользу неких условных границ правомочен, а порой и предпочтителен. Ведь ни однозначными указаниями традиции, ни археологическими находками целых гоплитских копий in situ мы не располагаем, вопреки странному утверждению рецензента. Иконография же при определении размерных характеристик источник слишком специфический, требующий деликатного подхода. Например, расчёты длин копий, предполагаемых самим рецензентом для изображений на сосудах из Косики и Вербовского⁴⁰, крайне спорны.

Ещё одно высказывание рецензента – “Вток же копья изготавливался из бронзы, а не из бронзы или железа, как сказано в книге (с. 39)” – говорит только о том, что ему неизвестны железные подтоки, в изобилии представленные и в греческом,⁴¹ и в непосредственно боспорском археологическом материале.⁴² Занятно и следующее заявление рецензента о подтоке: “в первую очередь, он, как считается, служил в качестве дополнительного наконечника”. Если мы рассмотрим размерные и таксономические характеристики именно бронзовых греческих подтоков, на которых столь категорично настаивает рецензент, то убедимся, что многие из них вообще неприменимы в качестве боевого наконечника по причине отсутствия выраженного острия.⁴³ Уже одно это делает процитированное выше утверждение в высшей степени сомнительным.

Рецензент подчёркивает, что “в архаическую эпоху более распространенными были щиты с кожаной обшивкой и бронзовой окантовкой и эмблемой из того же металла посередине, тогда как бронзовая обивка широко использовалась в классический период”. Точно то же самое читаем у Ю. А. Виноградова. Что именно вызывает несогласие? Увы, неясно. Хотя, будь рецензент ближе знаком с материалом, он мог бы оспорить высказывание Ю. А. Виноградова по поводу отсутствия в северо-восточном Причерноморье находок металлических деталей гоплитского щита, указав на оковки щитов из Курджипского кургана в Прикубанье⁴⁴, из разрушенного погребения на холме Ахвыла-Абаа в Алексеевском ущелье (Абхазия)⁴⁵, предположительно – оковку щита из погребения на Карантинном шоссе (Керчь)⁴⁶ и обломки бронзовой пластины из Зеленского кургана на Тамани⁴⁷. Можно, к слову, вспомнить и находки из других регионов Северного Причерноморья, например фрагмент порпакса из Ольвии (Николаевская область)⁴⁸ и вторично использованные фрагменты оковки щита из Толстой могилы (Днепропетровская область)⁴⁹. Впрочем, Ю. А. Виноградов рассматривает только Боспор и пишет об отсутствии «подобных находок, относящихся ко времени греческой колонизации района» (с. 37), что можно понять в плане хронологической привязки в границах архаики, а названные находки датируются, в большинстве, более поздним временем.

“Так называемый «фартук», прикрепленный к низу щита, отнюдь нельзя считать распространенным явлением в древнегреческой военной практике, как это делает автор (с. 36—37), «фартук» использовался в основном в Малой Азии” – поучает рецензент. И опять-таки спорит сам с собой. Во-первых, в указанном месте Ю. А. Виноградов пишет буквально следующее: «Во время войн с персами распространился обычай прикреплять к нижней части щита коврик (фартук)…». Абсолютно корректное утверждение: подобные приспособления достаточно широко представлены не только (и не столько) в малоазийской иконографии второй половины VI и начала IV вв., но, главным образом, в аттической вазописи V в. до н. э., как раз после персидского вторжения 480 г. до н. э. Во-вторых, возможно, имеются свидетельства того, что данное приспособление (а не ”явление”!) было, вероятно, известно и в Северном Причерноморье: его изображения, согласно господствующей в литературе точке зрения, зафиксированы в заупокойной пластике Херсонеса Таврического⁵⁰.

“Нет никаких сомнений, которые высказывает автор (с. 71), о том (в том? – Д. А.), что классическая пельта не имела металлической обкладки” – укоряет рецензент автора и ссылается на целый ряд письменных источников – схолиастов, Фотия и др.⁵¹ Зачем? У Ю. А. Виноградова об этом типе щита сказано, что он, «как представляется, был лишен металлических обивок». Интересно, где тут высказаны сомнения? В чём суть претензии? Похоже, рецензент просто-напросто не может в очередной раз пропустить случай продемонстрировать собственную начитанность, совершенно безотносительно содержания критикуемого текста. К тому же, и это небезызвестно рецензенту, в источниках классического периода пельтой может быть назван и щит с металлическим покрытием (Xen. Anab. III. 2, 29).

Рассуждения рецензента насчет щита из погребения у Карантинного шоссе демонстрируют недостаточную осведомлённость в истории и историографии боспорской археологии. Кстати, именно тут, в связи с упомянутым щитом можно было бы поспорить и с Ю. А. Виноградовым, и с В. Д. Блаватским (на ошибочные расчёты которого опирается Ю. А. Виноградов), и с М. Мельчареком, который, между прочим, ссылается по этому поводу на статью Ю. А. Виноградова и монографию В. Д. Блаватского⁵², да и вообще серьёзно пересмотреть старую интерпретацию этого утраченного ныне артефакта, обнаружив походу много интересного.

Внимательный критик, например, заметил бы, что кочующие из работы в работу⁵³ (и ещё раз бездумно повторённые рецензентом) размерные характеристики щита не соответствуют действительности. Щит был почти вдвое больше и, скорее всего, имел форму неправильного круга, а не вытянутого овала. Ошибка в расчётах В. Д. Блаватского, указавшего размеры щита 0,51 × 0,27 м, кроется в неоправданном на проверку доверии к чертежу погребения из фундаментального издания ДБК⁵⁴, снабженному масштабной линейкой. Если сопоставить изображенные на чертеже предметы (все они, кроме утраченного щита, хранятся в Государственном Эрмитаже), становится ясно, что их размеры, пропорции, да и внешний облик заметно искажены. Причем это уже вторичное искажение, так как чертежник ориентировался на неточный акварельный рисунок Стефанского из рапорта А. Б. Ашика⁵⁵. Нет никаких сомнений в том, что и этот рисунок был исполнен не с натуры. Тем не менее, рисовальщик постарался передать (не слишком умело) глубину раскрытого погребения и перспективное сокращение предметов, находящихся в нём. В результате щит на рисунке приобрёл форму, близкую к овалу, и уменьшился в размере (скорее всего, из-за композиционной ошибки). Однако, на акварельном рисунке облик щита передан, в целом, верно: он имеет выпуклую среднюю часть и резко выделенный обод, показанный только с видимой стороны. Чертежник, не видевший самого памятника (уже погибшего ко времени исполнения чертежа) просто скопировал абрис предмета. В результате щит на чертеже показан как овальный, плоский, с крупными заклёпками по краю (таким образом переданы «гвоздики», о наличии которых устно сообщил Стефанский).

Максимальный диаметр щита может быть приблизительно вычислен на основании другого рисунка, выполненного Стефанским с натуры и показывающего фрагментированный щит с лежащей на нем махайрой⁵⁶. Махайра (точнее, её сохранившаяся часть)⁵⁷ на этом рисунке не перекрывает щит по ширине, при том, что лежит не ровно посередине, а несколько смещена к переднему краю. Поскольку длина махайры известна (735 мм), ошибка в расчетах В. Д. Блаватского вычисляется довольно точно: она составляет более четверти метра (для большего из приведенных им размеров). Щит здесь также показан в ракурсе, но, несмотря на значительные утраты, производит отчетливое впечатление круглого. Таким образом, вместо небольшого плоского овального щита, показанного на чертеже в ДБК, получаем бронзовую оковку нормального гоплитского асписа диаметром немногим менее девяноста сантиметров, с сильно выпуклой центральной частью и выраженной закраиной. Между прочим, большим щит назван и в письме А. Н. Оленина министру двора, князю П. М. Волконскому.⁵⁸ Но рецензент в такие подробности не вдаётся.

Редкие и, похоже, случайные более-менее дельные замечания, справедливости ради, тоже присутствующие в рецензии, попросту теряются среди малоубедительных или вовсе необоснованных, но категоричных нападок. Надо подчеркнуть, что возражения, которые можно было бы принять, касаются спорных или неочевидных нюансов, допускающих неоднозначное прочтение. Должен признаться, цель написания рецензентом подобного текста мне не совсем понятна. Общая интонация рецензии позволяет (если не прочесть критикуемую книгу или не знать, кто её автор) прийти к выводу, что объектом нападок послужил малограмотный опус какого-то начинающего молодого исследователя, недостаточно подкованного в теме. Подобное вопиющее неуважение к старшему коллеге не может не вызвать удивления. Напомню, что речь идёт о научно-популярной книге, посвященной военному делу Боспора, а её автор – один из ведущих специалистов по боспорской археологии.

---

1. Виноградов Ю. А. «Там закололся Митридат…»: Военная история Боспора Киммерийского в доримскую эпоху (VI—I вв. до н. э.). СПб.: «Петербургское Востоковедение»; М.: «Филоматис», 2004. (Серия Militaria antiqua, IV)

2. Кузнецов С. В. Античные шлемы в курганах скифской военной элиты. // Боспорский феномен. 2001 (3). Колонизация региона, формирование полисов, образование государства.Часть 2. – С. 132–137.

3. Черненко Е. В. Скифский доспех. Киев, 1968, с. 10, с. 170 – 178, таб. I. В статье, вышедшей менее десяти лет спустя, публикуя фрагменты панциря из Толстой могилы, Е. В. Черненко отмечал, что количество известных панцирей «уже сейчас приближается к 250»: Черненко Е. В. Оружие из Толстой могилы // Скифский мир. Киев, 1975. – С. 169. В последующие годы число находок неуклонно увеличивалось.

4. Варшавский нагрудник из коллекции Й. Хойновского следовало бы исключить, как не имеющий точной локализации по месту находки.

5. Например, греческие панцири из таких памятников, как Татарево, Първомай (Пловдив), Търнава (Стара Загора), Руец (Тарговище, Северо-восточная Болгария), Башова могила (Дуванлий, Пловдивский округ), Дълбоки (Стара Загора), Светица (Шипка, Долина царей).

6. Виноградов Ю. А. Бронзовый панцирь из Елизаветинского кургана // Боспорский феномен. Проблема соотношения письменных и археологических источников. Материалы научной конференции. СПб., 2005. С. 264-271. Возражения см.: Трейстер М. Ю. Бронзовый нагрудник панциря с изображением головы Медузы из кургана № 6 1914–1915 у ст. Елизаветинской в Прикубанье // Боспор Киммерийский и варварский мир в период античности и средневековья. Militaria. Керчь, 2008. С. 269–278.

7. Городцов В. А. Елизаветинское городище и сопровождающий его могильник по результатам раскопок 1935 г. // СА 1936 № 1.

8. см.: Анфимов Н. В. Древнее золото Кубани. Краснодар, 1987; Каменецкий, И. С. Меоты и другие племена северо-западного Кавказа в VII в. до н. э. – III в. н. э. // Мелюкова, А. И. (ред.) Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время. М., 1989. – С. 224–251.

9. Терновский Н. А. Две новые археологические находки из Елизаветинского городища // Материалы XIII-х Крупновских чтений. М., 2004.

10. Виноградов Ю. А. Бронзовый панцирь из Елизаветинского кургана // Боспорский феномен. Проблема соотношения письменных и археологических источников. Материалы научной конференции. СПб., 2005. С. 264-271.

11. Горелик М. В. Оружие древнего Востока. М., 1993. – С. 115.

12. Γ. Σ. Κορρε. Τα μετα κεφαλων κριων κρανη. Εν Αθηναις, 1970, σ. 51.

13. Antike Helme. Sammlung Lipperheide und andere Bestände des Antikenmuseums Berlin. Monographien Röm.-German. Zentralmuseum Mainz 14. 1988

14. Connolly P. Greece and Rome at war. London, 1981. P. 63.

15. Greenhalgh P. A. L. Early Greek Warfare: Horsemen and Chariots in the Homeric and Archaic Ages. Cambridge, 1973

16. Bordman J. The early Greek vase painting. 11^th – 6^th centuries BC. London, 1998, p. 217

17. Бордман Дж. Материальная культура архаической Греции // Кембриджская история Древнего мира. Т. III, ч. 3 / Под ред. Дж. Бордмана и Н.-Дж.-Л. Хэммонда. М., 2007. – С. 555.

18. Connolly P. Greece and Rome at war. London, 1998; Ю. А. Виноградов, кстати, ссылается на русский перевод, сделанный именно по этому изданию (Коннолли П. Греция м Рим. Эволюция военного искусства на протяжении 12 веков: Энциклопедия военной истории. М., 2001).

19. Dintsis Р. Hellenistische Helme. Archaeologia 43, Roma, 1986, S. 23 – 24

20. Ibid., S. 23, 53

21. Ibid., S. 49

22. Vokotopoulou J. Phrygische Helme.//AA 1982, 3, S. 516

23. Папанова В. А. Символика оружия в античных погребениях. // Боспорский феномен. 2002 (4). Погребальные памятники и святилища.Часть 2. – С. 279-285; Винокуров Н. И. Война на ближнем боспорском пограничье и ее последствия (по материалам раскопок городища и некрополя Артезиан в Крымском Приазовье) // Боспорские исследования. Вып. XIX. Симферополь – Керчь, 2008. – С. 107.

24. Григорьев Д. В. Находки мечей на территории античных поселений Северного Причерноморья // Боспор Киммерийский и варварский мир в период античности и Средневековья / IX-е Боспорские чтения. Керчь, 2008. – С. 84–87.

25. Грицик Е.В. Находки предметов вооружения на поселении Вышестеблиевская-11 // Боспор Киммерийский и варварский мир в период античности и средневековья. Этнические процессы. V Боспорские чтения. Керчь, 2004. – С. 104

26. Григорьев. Находки мечей… – С. 85.

27. Перевалов С. М. Сарматский контос и сарматская посадка // РА, 1999, № 4. – С. 65. Здесь, впрочем, стоит вспомнить вежливую отповедь В. П. Никанорова, полемизирующего с С. М. Переваловым: «…я не считаю А. К. Нефёдкина своим соавтором и делаю это вовсе не из тщеславия, а исключительно по здравому размышлению» (В. П. Никаноров. Вступительное слово. // в кн.: А. М. Хазанов. Избранные научные труды. Очерки военного дела сарматов. СПб., 2008. – С. 10).

28. LSJ, p. 920.

29. См., например: Симоненко А. В. Некоторые дискуссионные вопросы современного сарматоведения // ВДИ, 2002, № 1; Перевалов С. М. Два этюда по позднеантичной кавалерии // Para bellum. № 26. 2006. – С. 41–52.

30. Нефёдкин А. К. Боевые колесницы и колесничие древних греков (XVI – I вв. до н. э.). СПб., 2001. – С. 363–364; Габелко О. Л. О злокозненности Лукиана, или несколько реплик о колесницах азиатских кельтов // Studia historica. Vol. III. М., 2003. С. 75, 82 (прим. 9).

31. Виноградов Ю. А. Счастливый город в войне: Военная история Ольвии (VI в. до н. э. — IV в.) / Militaria antiqua, Вып. IX. СПб., 2006 – С. 54–55.

32. Виноградов Ю. А. О погребении воина у Карантинного шоссе под Керчью // ПАВ 1997. – С. 73-81

33. Mielczarek M. The Army of the Bosporan Kingdom. Łódź, 1999. P. 20 – 21, not. 20

34. Snodgrass A. M. Arms and Armour of the Greeks. Baltimore and London, 1999, p. 97.

35. Feyel M. Un règlement militaire de l’epoque macedonienne // RA. 6^eme ser. T. 4. Juil.-Sept. 1934, p. 31, col. I. 3–4.

36. Homolle Th. Comptes des hiéropes du temple d’Apollon Délien // BCH 6, 1882, p. 130: invent. d’Hypsoclé I. 99; cf. Sosisthénès I. 46

37. Harris D. The Treasures of the Parthenon and Erechtheion. Oxford, 1995, p. 208–209: IG II² 1489 ст. 37.

38. Сокольский Н. И. Боспорские мечи // МИА 33. М., 1954. – С. 134, прим. 6.

39. Там же, с. 134.

40. Нефёдкин А. К. Под знаменем дракона. Военное дело сарматов во II в. до н. э. – V в. н. э. СПб.: «Петербургское Востоковедение»; М.: «Филоматис», 2004. (Серия Militaria antiqua, IV). С. 54. Оценку этой работы, данную специалистом-сарматологом, см.: Симоненко А. В. Тридцать пять лет спустя. Послесловие-комментарий // А. М. Хазанов Избранные научные труды. Очерки военного дела сарматов. СПб., 2008. – С. 240, 272.

41. Только в Олимпии найдено под сорок железных савротеров греческих копий: H. Baitinger. Die Angrifswaffen aus Olympia // OF, Bd. XXIX, Berlin – New York, 2001. – S. 70–72, 219 – 223, Taf. 56 – 58.

42. Для Боспора сошлюсь только на материалы раскопок погребений с оружием на участке одного некрополя (V–IV вв. до н. э.): Кашаев С. В. Погребения с оружием в некрополе Артющенко-2 // Боспор Киммерийский и варварский мир в период античности и Средневековья / IX-е Боспорские чтения. Керчь, 2008. – С. 128 - 138. Таб. 3, погр. 13, №3; погр. 21, №3; погр. 34, №3; погр. 40, № 3; погр. 43, №№ 4–5.

43. Например, H. Baitinger 2001, Taf. 54, 1169–1174.

44. Галанина Л. К. Греческий щит IV в. до н. э. из Курджипского кургана // СГЭ, 1974 (Вып. 39); Галанина Л. К. Курджипский курган. Памятник культуры прикубанских племен IV в. до н. э. Л., 1980.

45. Воронов Ю. Н. Вооружение древнеабхазских племен в VI–I вв. до н. э. // Скифский мир. Киев, 1975. – С. 229, рис. 8.

46. Алексинский Д. П. Античный железный шлем из погребения воина у Карантинного шоссе близ Керчи // ТГЭ XLI 2008. – С. 49.

47. ИАК Вып. 60, 1912. – С. 28; Сокольский Н. И. О боспорских щитах // КСИИМК. Вып. 58. М., 1955. – С. 15.

48. Русяева А. С., Назаров В. В. Фрагмент щита из Ольвии // ВДИ 1994, № 1

49. Мозолевский Б. Н. Курган Толстая Могила близ г. Орджоникидзе на Украине // СА 1972 № 3. – Рис. 29, 8 (В публикациях памятника небольшие сбруйные бляхи из тонкого бронзового листа не связываются со щитовой оковкой, однако орнаментация характерной плетёнкой, пересекающей поле блях поперёк, примерно на две трети высоты, позволяет довольно уверенно предположить, что они вырезаны из полосы, окаймлявшей край гоплитского щита).

50. Блаватский В. Д. Очерки военного дела в античных государствах Северного Причерноморья. М.: Изд-во АН СССР, 1954, с. 76, 78, рис. 35); Колесникова Л. Г. Стелы с изображением оружия // СХМ Вып. II. Симферополь, 1961. – С. 16 – 20, рис. 2 а, б, в; Античная скульптура Херсонеса. Киев, 1976. – С.71, 73–74, кат. №№ 185 – 187 (ГХМ, инв. № 4446/2; ГХМ, инв. № 4446/1; ГИМ, инв. № 33499), ил. 102, 104. Со своей стороны, однако, добавлю, что традиционная интерпретация изображенных на указанных надгробиях предметов вооружения не представляется бесспорной. Некоторые существенные детали позволяют довольно уверенно заключить, что на рельефах надгробий показана не щитовая привесь, а плащ, поверх которого «повешены» перевязь, меч и круглый щит.

51. Для полноты картины не хватает, разве что, ссылок на Суду (Suda, s. v. pelta) и Аристотеля (fr. 498).

52. Op. cit., p. 55, not. 223

53. Черненко Е. В. Скифский доспех. Киев, 1968, с. 102 (также со ссылкой на расчеты В. Д. Блаватского)

54. Древности Босфора Киммерийского. 1854. Т. II, таб. XXVIII, 1.

55. АГЭ Ф.1 оп.1-1831, д. 19; рап. 12.XII №140, л. 253.

56. АГЭ Ф.1 оп.1-1831, д. 19; рап. 12.XII №140, л. 254.

57. Ныне в собрании Государственного Эрмитажа, инв. № П. 1834. 44.

58. Рукописный архив ИИМК, Ф.7, арх. № 11, л. 169.

Публикация:
XLegio © 2011