И опять несколько замечаний…

Раз Д. П. Алексинский считает хамоватый тон своего первого ответа нормой научной дискуссии, а мое возмущение этим фактом «нелепым», оставим практику двойных стандартов на его совести. Дальнейшие комментарии тут излишни.

Типологическая близость (повторяю в третий раз!) между панцирем с чешуйчатым усилением на груди у спешенного всадника на гребне из Солохи и греческими панцирями с подобным усилением, изображенными на аттических вазах, имеется, хотя есть и отличия. Если Д. П. Алексинскому показался подбор мной иллюстративного материала случайным, то следовало бы привести другие изображения, которые были бы более презентабельны.

Никто не будет отрицать, что панцирь из полотна был распространен в Средиземноморье в I тыс. до н. э. и существовал не только у греков, но и у карфагенян, иберов, египтян, персов и др. Мало сомнений в том, что представленные на греческих вазах панцири — полотняные. Ведь, как я уже писал, Ксенофонт и Поллукс говорят лишь о кожаной споле. То, что другие исследователи (например, Г. Дройзен) предполагают, что обычно греческие панцири делались из кожи, не имеет под собой источниковой базы. Беспочвенное мнение критика о некорректности моего тезиса само по себе некорректно. И, естественно, по сравнению с упоминанием других видов оружия, упоминания панцирей в античной литературе весьма немногочисленны. Если критик считает это положение неверным, то следовало бы не голословно утверждать это, а привести данные статистических подсчетов!

Критик рассуждает, передавая сначала мое мнение: «Нет никаких причин отказываться от мнения о том, что полотняный был основным видом неметаллического панциря у греков» — пишет рецензент. А это как посмотреть. Впрочем, полемизировать по данному поводу в рамках темы этой дискуссии несколько избыточно». Очень весомая аргументация, точнее ее отсутствие!

Д. П. Алексинский продолжает: «У Павсания случаи посвящений «своего» оружия оговариваются особо (например, Paus. VIII, 47, 2; X, 21, 3), в отличие от обычных посвящений вражеских трофеев (например, Paus. I, 15, 4). В данном же случае нет никаких реальных оснований считать посвященные панцири не карфагенскими, а греческими. Так что ссылка, приведенная рецензентом — на поверку очевидная мистификация». Облыжное обвинение! Подтасовка значений слов научная «интерпретация» и «мистификация»! Не знаешь – смотри энциклопедический словарь!

Как теперь признал и сам критик, в современной историографии нет стандартного использования терминов махайра–копис, что, впрочем, вполне соответствует вольному неустоявшемуся словоупотреблению античных авторов.

Вполне вероятно, что слово копис произошло не от египетского наименования меча hpš , а от собственно греческого глагола κóπτω — «рубить», что вполне соответствует рубящей функции данного меча (ср., например: Xen. De re eq., 12,11).

Следовало бы иметь в виду, что зачастую свидетельства археологии противоречат письменным источникам. Мы не знаем, какое оружие имел в виду Фукидид, говоря о махайрах фракийцев. Весьма вероятно, что не о тех кривых греческих мечах, которые мы именует махайрами, а о собственно фракийских однолезвийных кривых мечах.

Поскольку на краснофигурной вазе 380–370 гг. до н. э. со сценой разделки тунца, приводимой критиком, не написано, какой вид тесака держит в руках персонаж, то нельзя и утверждать, что перед нами типичный тесак–копис для рубки мяса (а не рыбы).

Действительно, Эсхил именует азиатские ополчения Ксеркса (Pers., 56) «махайрафорами». Однако о персах ли идет речь? Эсхил, рассказывая о различных народах армии Ксеркса, пишет (Aesch. Pers., 56–57): «Следует племя махайрофоров из всей Азии». О какой Азии идет речь? Вероятно, о полуострове Малая Азия, где как раз использовались кривые мечи.

Критик заключает свою заметку такой тирадой: «Настойчивые усилия рецензента перевести обмен репликами в плоскость научной дискуссии трудно расценить иначе, как желание увести разговор в сторону от его первоначальной темы, иными словами — упорно демонстрируемое рецензентом нежелание признать, мягко говоря, избыточность критических положений своей рецензии, которые я квалифицировал в первой заметке как малоубедительные или вовсе необоснованные, но категоричные нападки. Ответы и пояснения рецензента только подкрепляют верность такой характеристики». Подобным положением Д. П. Алексинский, как говориться, «наводит тень на плетень». Критику, как можно понять, кажется странным, что в полемике я оперирую к источникам, а не беру факты из воздуха, ведь в свое рецензии на книгу Ю.А. Виноградова и своих ответах Д. П. Алексинскому я опирался на источниковедческую базу, а не рассуждения общего характера. Придирки критика тут явно неуместны.

Публикация:
XLegio © 2011