Несколько ответов на «Несколько ответов…»

Определение «рецензия на рецензию» звучит довольно нелепо, поэтому непросто внятно квалифицировать жанр моего сочинения, написанного в ответ на одну из многочисленных рецензий, вышедших из под пера довольно известного петербургского историка А. К. Нефёдкина. Сказать по правде, можно было бы и не писать этот отзыв – достаточно было ограничиться одной красноречивой цитатой, речь в которой идет о книге самого рецензента, вышедшей в той же самой серии (Militaria Antiqua), что и рецензируемая им книга Ю. А. Виноградова: «Военному делу сарматов посвящена научно-популярная книга А. К. Нефёдкина (…). Анализировать ее с научной точки зрения не имеет смысла, поскольку сам жанр таких работ очень уязвим для академической критики»¹. Это – к вопросу о тех интенциях, которыми вдохновлялся А. К. Нефёдкин (далее – рецензент), приступая к написанию своей рецензии. В итоге она оказалась интонирована таким манером, что я не смог удержаться и прокомментировал некоторые ее положения. Полностью отдаю себе отчет в том, что писать ответы на рецензии – не комильфо (надеюсь, меня в какой-то степени извиняет то обстоятельство, что рецензия посвящена не моему тексту). Но вот «ответ на рецензию на рецензию» - это уж и вовсе нонсенс. Тем не менее, рецензент, в ответ на мои замечания, выступил в таком, не совсем традиционном, жанре. Поскольку данный текст адресован мне (пусть и не прямо), считаю необходимым прокомментировать некоторые высказывания рецензента и ответить на его вопросы².

“…я, в отличие от самого Д. П. Алексинского, в рецензии не перехожу на личности, как это делает критик, безапелляционно заявляя: «многие высказывания … смотрятся просто нелепыми», «пространный пассаж … смехотворен», «такое понятие, как «метафора», рецензенту незнакомо», «…невнимательность, чтобы не сказать наивность», «не менее комично смотрится следующий пассаж». Конечно, для Д. П. Алексинского – эти выражения находятся в рамках научной этики.”

Разумеется – ведь я писал не научную статью и не рецензию для реферируемого издания. Нет, я просто высказал собственное мнение по поводу совершенно недопустимого, на мой взгляд, тона рецензии уважаемого рецензента, так что позволил себе известную свободу в выражениях: как заметил сам рецензент, “выбор стиля зависит от автора, он субъективен”. И, между прочим, приведенные рецензентом купированные цитаты из моего отзыва калькируют его собственные определения, данные в его рецензии на книгу Ю. А. Виноградова.

“…Д. П. Алексинский странным образом приводит ссылку на критику казанского антиковеда О.Л. Габелко моего рассмотрения «Слоновьей битвы» Антиоха I, но не дает ссылку на мой ответ на данную критику. Что это, подтасовка фактов или незнание библиографии – сложно сказать” – Между прочим, обе приведенные мной ссылки (на монографию рецензента и на статью О. Л. Габелко) даны по очень конкретному поводу – и совсем не по поводу рассмотрения рецензентом «Слоновьей битвы» Антиоха I. Поэтому не вижу причин, по которым я должен был бы сослаться еще и на ответ рецензента его критику. Вообще, мне это замечание напомнило знакомую риторику (процитирую Н. А. Куна): «… тов. Альтман сказал, как товарищ Сталин использовал миф об Антее. Но весь блеск, с которым товарищ Сталин использовал этот миф, пропал, так как тов. Альтман не нашел нужным целиком привести то место из доклада товарища Сталина на Пленуме ЦК ВКП(б) 3 марта 1937 г., в котором говорится об Антее»³.

“В рецензии я отмечаю и положительные моменты книги Ю. А. Виноградова (с. 104, 110), однако Д. П. Алексинский резюмирует…” – мое “резюме” относится не к “похвалам” и отмеченным в рецензии “положительным моментам”, а сугубо к тем критическим замечаниям, которые вполне можно было бы принять (некоторые, кстати, я специально отметил).

“При этом, казалось бы, критик должен был развеять все мои замечания, но нет: он выбрал лишь часть из них, с оставшимися, как бы по умолчанию, согласившись” – Именно так - речь здесь идет о критических замечаниях, с которыми я согласен. Так что никакого умолчания нет – я прямо пишу: «Редкие и, похоже, случайные более-менее дельные замечания, справедливости ради, тоже присутствующие в рецензии, попросту теряются среди малоубедительных или вовсе необоснованных, но категоричных нападок. Надо подчеркнуть, что возражения, которые можно было бы принять, касаются спорных или неочевидных нюансов, допускающих неоднозначное прочтение». Какое уж тут “умолчание”?

Ну и, кстати, сам рецензент, насколько можно судить по его ответу, согласился со мной отнюдь не только по поводу железных втоков и уточнения размеров и формы щита из погребения 1834 года у Карантинного шоссе – “ по умолчанию”.

“На мое замечание о «панцире греческого типа у пехотинца, изображенного на гребне из кургана Солоха» (с. 105), критик недоуменно восклицает: «При чём же здесь тип? Тут можно говорить только о сходном облике – и материал, и покрой данного панциря отличны от греческих аналогов». Видимо, он знает, что данный панцирь не был импортным, и точно установил, из какого материала сделан.”

Во-первых, не “у пехотинца”, а у спешенного всадника (коль скоро рецензент столь щепетилен в определениях). Во-вторых, нетрудно отличить панцирь, изображенный на этом персонаже, от панцирей на греческих вазах (которые сам рецензент уверенно считает льняными). Покрой панциря на спешившемся воине с солохского гребня отличается от греческих корпусных доспехов одинарным рядом птериг и отсутствием отдельно выкроенного оплечья с жестким прикрытием шеи. К тому же, вещный прототип изображенного панциря определенно подразумевался сделанным из какого-то материала, сохраняющего эластичность (кожа?), в отличие от жесткой основы греческих панцирей (см., например, изображение такого панциря на росписи кратера мастера Бленхейм из Эрмитажа, инв. Б.1149, ARV² 591, 17(12)). И, в-третьих, насчет импорта. Авторитетный исследователь скифского вооружения Е. В. Черненко не сомневался в том, что это местный панцирь, отметив предполагающие эластичность материала «…складки на кожаном панцире спешенного воина солохского гребня»⁴. Не вижу оснований не согласиться с ним по этому вопросу – ничего подобного в греческой иконографии мы не находим. Так что никакого недоумения в моем “восклицании” не было.

Кратер мастера Бленхейм, Эрмитаж, инв. Б.1149, ARV2 591, 17(12)

“ При этом тогда странно, что Д. П. Алексинский в своей апологии противоречит сам себе и защищает название нетрадиционный термин Ю. А. Виноградова для назатыльника шлема «нашейник», т. е. защита шеи, что в русской культуре ассоциируется скорее с собачьим «ошейником».” – Вероятно, такие ассоциации возникают только у рецензента (“русская культура” тут уж точно совершенно напрасно помянута, достаточно обратиться к словарям, например – к Ф. А. Брокгаузу и И. А. Ефрону, где данный термин фигурирует применительно к элементу защитного снаряжения, пусть и не к детали шлема). Кстати, я достаточно прозрачно объяснил причины, по которым считаю нетрадиционный термин Ю. А. Виноградова адекватным.

Или, может быть, рецензент готов сослаться на некие регламентации, вроде нормативных установлений, принятых в Glossarium armorum: Arma defensiva? Если нет – то и говорить не о чем.

“…хотя П. Динцис, написавший капитальную монографию по греческим шлемам, усматривает эту связь” – Это суверенное право П. Динциса. Но, в то же время, это отнюдь не доказанный, твердо установленный факт. Более того, эта предполагаемая связь на сегодняшний день недоказуема (что признает даже сторонница данной точки зрения, Ю. Вокотопулу) и отнюдь не бесспорна. Какие претензии к тексту Ю. А. Виноградова?

“Речь ясно идет именно о сверхкомпактном построении гоплитов типа македонского синаспизма, нехарактерного для греческой фаланги” – пишет рецензент. Почему? У Ю. А. Виноградова это ниоткуда не следует.

Рецензент констатирует: “Совершенно очевидно, что Ю.А. Виноградов обыгрывает тут греческое значения слова θώραξ – «грудь» и «панцирь» и, как можно понять, полагает, что именно так греки именовали металлическую кирасу”. Почему только “металлическую”? Почему не любой корпусной доспех? Ведь θώραξ – в анатомическом смысле не только «грудь», но и «торс», «туловище», то есть часть тела, прикрытая панцирем.

“Панцирь упомянут два раза Гомером, а в VI в. до н. э. появляется на изображениях греческой вазописи, тогда как письменные источники лишь констатируют его существования, не обсуждая распространения. Поэтому в данном случае приходится оперировать данными иконографии” – пишет рецензент о льняном панцире. Но для начала следовало бы доказать, что панцири, изображаемые на вазах – это именно льняные панцири.

О книге П. Коннолли рецензент замечает: “…при сличении изданий 1981 и 1998 гг. обнаружилось, что некоторые новые данные внесены в римскую часть, греческая же осталась без изменений”. А ничего, что в первом издании П. Коннолли, обсуждая вопрос о длине сариссы, проводит параллель с пикой из коллекции Тауэра, а весь пассаж насчет вергинских находок М. Андроникоса там отсутствует? Вот здесь, например: “…pikes up to 5.75 m in length are preserved in the New Armouries of the Tower of London”⁵. Так что изменения, которые автор посчитал необходимыми, были внесены им не только “в римскую часть”.

О книге Мариуша Мельчарека (точнее, о необходимости её “использования” Ю. А. Виноградовым) рецензент восклицает⁶: “Не просто должен, а обязан!” Но книга М. Мельчарека упомянута у Ю. А. Виноградова на первых же страницах (С. 8, прим. 2) и включена в список литературы – то есть ей уделено должное внимание. Повторюсь: настаивать на необходимости более пристального внимания к этой компилятивной работе на страницах научно-популярной книги, по меньшей мере, избыточно.

“В чем же эта некомпетентность по его [т. е. моему – Д. А.] мнению?” – вопрошает рецензент. Между тем, я нигде не писал о некомпетентности рецензента (и вообще отношусь с искренним почтением к его широкой эрудиции и разносторонности научных интересов). Речь шла сугубо о недостаточной компетентности в ряде конкретных оружиеведческих вопросов. Рецензент, однако, обошел в своем ответе эти неудобные моменты, избирательно прокомментировав лишь пару второстепенных замечаний.

“Видимо, критик неясно себе представляет, что слово «махайра» имело свою историю и в эллинистический период оно стало обозначать просто «меч»” – сурово заключает рецензент. Это, безусловно, интересно и важно, вот только какое отношение это имеет к соответствующему пассажу рецензируемой книги? Речь у Ю. А. Виноградова идет о классической махайре и, соответственно, о словоупотреблении классического периода, для которого сам рецензент признает: “В классический период махайру, очевидно, отличали от обычного греческого меча, ксифоса (ξίφος)”⁷.

Да, уже Полибий может применить слово «махайра» и к римскому «иберийскому мечу» (Polyb. II, 30, 8 и др.), и к кельтскому мечу (Polyb. II, 33, 3 и др.); оба меча, как мы знаем, имели прямые обоюдоострые клинки. Да, по отношению к тому же римскому гладию (например: Polyb. II, 33, 4), как и к кельтскому мечу (например: Polyb. II, 33, 5), Полибий может использовать термин «ксифос». Да, уже у Полибия термины ξίφος и μάχαιρα могут быть синонимичны. Но какое это имеет отношение к тексту критикуемой книги и к моему замечанию? Напомню, что пишет сам рецензент в своей рецензии: “Ю.А. Виноградов полагает, что названия махайра и копис являются обозначением одного и того же вида меча. Хотя Ксенофонт (De re eq., 12,11) и упоминает оба названия синонимично, впрочем, вероятно, в стилистических целях, но в источниках прослеживается тенденция наименования первым словом греческого оружия типа турецкого ятагана, а вторым — варварского клинка типа серпа”. Причем же здесь “история”, которую имело слово «махайра»? Разговор ведь шел совсем о другом: о разнице денотатов для двух понятий (терминов), которые Ю. А. Виноградов (вслед за Ксенофонтом) считает синонимичными. Если бы рецензент привел убедительные доказательства того, что “в источниках прослеживается тенденция наименования первым словом греческого оружия типа турецкого ятагана, а вторым — варварского клинка типа серпа”, я бы, конечно, согласился с ним. Но вместо этого рецензент переводит разговор в другую плоскость.

И коль скоро сам рецензент выражает пожелание, чтобы критика была “как можно более объективной”, то не стоило обрубать цитату из моего текста. Создается впечатление, что я апеллирую исключительно к Плутарху, тогда как в действительности ссылки даны, в том числе, на аутентичные эпиграфические свидетельства, а не исключительно на поздний литературный источник.

Ну и, наконец, в отечественной историографии термин «махайра» – вполне себе конвенциональное, общепринятое, устоявшееся обозначение древнегреческого оружия с искривленным однолезвийным клинком, того самого, о котором идет речь у Ю. А. Виноградова.

Рецензент советует мне “проверять вновь приводимые сведения” (не могу не согласиться с тем, что этот совет в высшей степени справедлив – постараюсь ему следовать), и тут же оговаривается, что сам “лишь оперирует традиционно принятыми данными”, не удосужившись их проверить. И пеняет Ю. А. Виноградову, что тот, дескать, “не знает истории вопроса”. Между тем, Ю. А. Виноградов точно так же доверился в данном вопросе В. Д. Блаватскому, Н. И. Сокольскому и Е. В. Черненко, как сам рецензент – Ю. А. Виноградову и М. Мельчареку.

Рецензент отмечает “какие-то фракийские щиты с деревянными рукоятками для удержания их кистью руке”, якобы упоминаемые мной, и сетует, что “источник данной информации остается неясным”. Если не вырывать фрагмент фразы из контекста, то совершенно ясно, что я не приписываю “какие-то… щиты с деревянными рукоятками” конкретно фракийцам, а отмечаю существование щитов с рукоятью, предполагающей кистевой хват, у многих народов древности. Фракийские щиты, как и скифские, предполагали именно кистевой хват. Что же касается материала, то деревянные рукояти щитов, плетеных из ивовых прутьев, упоминает, наряду с ременными (кожаными), Эней Тактик (Aen. Tact. XXIX, 11–12). Никакой иной хват, кроме кистевого, для деревянной рукояти невозможен. Были ли подобные рукояти на фракийских щитах? Если верно сообщение Плутарха о том, что фракийцы – союзники Персея – были вооружены длинными щитами (θυρεων; Plut. Aemil. 18, 3), и если признать, что под словом θυρεως здесь подразумевается щит, идентичный одноименному щиту современной оружиеведческой терминологии, то следует признать, что были. Рукоять щита данного типа также изготовлялась из дерева.

Не могу не поблагодарить рецензента за следующее замечание: “как можно догадаться, имеется в виду английский антиковед Н. Хаммонд (Nicholas Geoffrey Lemprière Hammond), однако его имена через дефис не пишутся”. Да, это, действительно, стыдная ошибка.

“Порой даже кажется, что Д. П. Алексинский лучше Ю. А. Виноградова знает, о чем пишет последний” – иронично подытоживает рецензент. Нет, конечно же, не лучше; просто я, в отличие от рецензента, стараюсь внимательно и непредвзято читать и не додумывать за автора. Чего и рецензенту искренне желаю.

1. Симоненко А. В. Тридцать пять лет спустя. Послесловие-комментарий // А. М. Хазанов Избранные научные труды. Очерки военного дела сарматов. СПб., 2008. – С. 240.

2. Цитаты, позаимствованные из текстов рецензента, взяты в “верхние кавычки” и выделены курсивом.

3. Н. Кун. [Рец.] М. С. Альтман – Греческая мифология. Соцэкгиз, Л., 1937, 280 стр., 20 000 экз. // ВДИ, 1938, № 2. – С. 181.

4. Е. В. Черненко. Скифский доспех. Киев, 1968. – С. 13.

5. P. Connolly. Greece and Rome at war. London, 1981, p. 77.

6. Sic! Об этом недвусмысленно свидетельствует наличие восклицательного знака.

7. Арриан. Тактическое искусство / Перевод, комментарии, вступительные статьи А. К. Нефёдкина. (Fontes scripti antiqui). СПб., 2010. С. 237, примеч. 73.

Публикация:
XLegio © 2011